Иван Коробейников - Голубая Елань

— Нет.

— Нет, нет! — ворчал Антипа. — Неполадки это. Как бы там чего ни было — родители они тебе. Обязательно сходи к ним. Все политически объясни, честь по чести, и родительское благословенье попроси. Родительское-то благословение во всяком сурьезном деле — любая половина.

— Да ведь я, дядя Антипа, вроде бы как убегом женюсь, — пробовал отшутиться Колька, но наставления Антипы глубоко бередили душу: как ни был он обижен отцом, его все чаще, все настойчивее влекло домой. Особенно волновала мать. Он слышал, как трудно она переносит их ссору, как заторкалась с хозяйством, все чаще оставаясь одна, потому что отца загоняли в подводы, и что ждет не дождется, когда сын ее вернется домой. Но можно ли было думать об этом? Мог ли так поступить комсомолец? И Колька был растроган, когда сам Андрей Петрович, на другой день, принимая от него хлебные квитанции, сказал:

— Сходи, Николай, к родителям, пригласи их на свадьбу. Ты понял меня?

— Можно? — вырвалось у Кольки.

— А почему нельзя?..

Колька прямо из правления пошел в новый отцовский дом, в котором, как его поставили, он еще не был ни разу.

— Коленька! — всплеснула руками Марфа. — Проходи, проходи! Вот сюда, в передний угол! — Она суетилась, не зная, куда усадить дорогого гостя. — Надумал. Пришел… Отца-то дома нет. Он редко теперь дома-то. А седни на ветрянку уехал в Пни. Ах, господи! Да что же это я! Садись! Сейчас на стол соберу.

Колька сел на лавку, снял картуз, повертел его в руках и снова надел. Мать жадными глазами смотрела на сына. Печать волнения лежала на лице Кольки. Это не ускользнуло от ее ревниво-внимательных глаз.

— Али случилось что, Коленька?

Куда девалась обычная Колькина развязность. Он с трудом выдавил:

— Я, мама, пришел… Мы с Фросей… Жениться я хочу, мама.

Марфа села на лавку, уронила руки. Натруженные узловатые пальцы быстро стали комкать подол передника. Крупные слезы одна за другой бежали по непослушным вздрагивающим губам.

— Господь тебя благослови, сынок!

— В то воскресенье свадьба, — не зная, что сказать, произнес Колька и встал. Марфа тоже встала. Так они стояли несколько минут.

— Ну, я пойду, — наконец произнес Колька.

Беспомощность изобразилась на лице Марфы. Она бросилась к Кольке на грудь и сомкнула руки на его тугой шее. Ах! Да как же он вырос! Не дотянешься до губ. Полно! Да уж тот ли это озорной карапуз, который громоздился к отцу на колени?..

— Родной ты мой! Кровинушка моя!..

Все вдруг дрогнуло в Кольке, все поднялось в нем волной сладкой беззащитности.

— Мама… Мама!!

— Слава тебе, господи, слава тебе, — минуту спустя крестилась Марфа. — Даст господь — внучаток покачаю еще.

А Колька, уже стыдясь своей минутной слабости, с прежним озорством сказал:

— Господь-то, мама, здесь ни при чем. Фрося, чай, не богородица. А свадьба у нас комсомольская будет.

— Какая?

— Комсомольская.

— ??

— Ну, не в церкви, а в клубе.

— В клу-у-убе-е? — мать широко открыла глаза, залитые слезами (уж не ослышалась ли она?). — Да как же это так?

— А так. Без венца.

— Без венца?!.. — лицо Марфы выражало полную растерянность. — Да ведь счастья-талану вам не будет, Коленька, без венца-то… Господи! Как же я отцу-то скажу?..

Колька ушел, так и не пригласив мать на свадьбу.

Оставшись одна, Марфа по-бабьи всласть наплакалась. «Э-э, да что там. Любовь да согласье — вот что главное, — наконец утешила она себя. — Мы вот и венчались, и соколы нам пели, а слаще от этого не было. Фрося девка работящая, не в пример отцу-ветрогону. Может, Коля остепенится около нее. Домой вернется…» Поджидая мужа, она все бодрила себя: «Нет уж, я ему все выскажу, всю подноготную выложу. Пусть он что хочет делает, а я свое дите в обиду не дам. И без того он у меня при живых родителях сиротинушка!»

Максим с мельницы приехал темнее тучи. Выпрягал лошадь медленно, аккуратно складывал сбрую, что было верным признаком его нерасположения. На вопрос Марфы: «Как съездил?» — ответил не сразу.

— Целье привез домой.

— Что так?

— Закрыли ветрянку. Кулаком признали хозяина.

— Теперь на паровицу придется ехать.

— На паровицу, на паровицу! Не знаю без тебя. А гарнцы где? Половину отдашь!

Марфа горестно вздохнула: сегодня начинать разговор о женитьбе сына было никак нельзя.

Долги осенние ночи. Сидели, не зажигая огня: сумерничали. Изредка перебрасывались обычными скупыми словами незатейливого домашнего разговора. Наконец, видя, что муж успокоился, Марфа решилась. Сбивчиво, торопливо, боясь, что Максим не дослушает и перебьет ее, она рассказала о приходе сына. Но сверх всякого ожидания Максим молчал. Он сидел, ссутулившись, держа на коленях широкие кисти рук. Не проронил ни слова и после того, как выговорившись, Марфа замолчала. Долго стояла тяжелая сумеречная тишина. Где-то под шестком в дровах начал было свою песню сверчок, но попилил-попилил и смолк. Наконец Максим сказал:

— Засвети-ка огня, — и тяжелой походкой вышел из избы.

Марфа зажгла пятилинейную керосиновую лампу. Она не знала, что подумать. Максим вернулся с хомутом, поставил лампу на лавку и, примостившись поближе к ней, занялся починкой. Через некоторое время, не поднимая головы, оказал:

— Хм! Комсомольская свадьба… В клубе… Чудно́! Да что это, игрушки им, жениться-то, либо цирк какой! А?!

— Любят они друг дружку, — сквозь рыдания сказала Марфа.

— Любят! Любят, так што же, теперь на гумнах венчаться? Нет! Я такому делу не потатчик.

Говоря так, Максим только напускал на себя строгость. По сути, так же, как Марфа, давно был за то, чтобы Колька женился на Фросе, а не болтался, как дерьмо в проруби. Может быть, остепенился бы и домой вернулся. Максим не прочь был даже справить свадьбу, но его смущали расходы. После строительства денежки копились туго. А тут платежи всякие. «Добрые-то люди ниже воды, тише травы, а мы со свадьбами», — рассуждал Максим. Но теперь со слов Марфы выходило, что все расходы на себя брал колхоз. Это тоже никак не укладывалось в голове Максима. «Чудно́! Отцу твердый план, а сыну на поди: ни за што, ни про што… А может, они насмешку пущают? — мелькнула тревожная догадка. — Опозорить хотят на всю вселенную? Вот, дескать, какой Максим Базанов, сына ему миром женили… Нет? Не пойдет!..»

— Сам большой теперь, не маленький… Как знает. А в клуб на посмешище не пойду, — после всего заявил Максим.

Но через неделю, когда в доме вовсю шла предсвадебная стряпня из продуктов, выданных колхозной кладовой, он вызвал Марфу в сени и, понижая голос до шепота, спросил:

— Ну, как там у вас с пельменями-то?

— Стряпаем.

— Знаю, что стряпаете. Не о том разговор. Мало поди?

— Пудовки две настряпали.

— Мало! — решительно произнес Максим. — На всю колхозную ораву мало. Они ведь дорвутся, мужики, — собаку с шерстью съедят. Да из Таловки, говорят, начальство будет. Мало! Я вот отсек тут от стяга. Наруби еще. — Он выволок из кладовки здоровый кусок жирной говядины. — Добавь, чтоб разговоров никаких не было… Ну и на пропой рублей полсотни дам… Как думаешь — не мало?