Иван Коробейников - Голубая Елань

— Не знаю. Коля говорил — водки на свадьбе не будет.

— Ну, это враки. Какая же без водки свадьба! — Максим сунул жене пачку денег. — На-ко вот…

В доме пели девчата:

Марфа, как в молодости, порывисто обняла Максима за шею и спрятала счастливое лицо в его нахолодавшей бороде. Максим зажал в ладонях голову жены, густо прошитую сединой, приподнял ее лицо, хотел что-то сказать, но только махнул рукой и, покашливая, неверным шагом вышел на улицу.

За два дня до свадьбы, в пятницу, на самых видных местах — у магазина, у пожарки, у сельского Совета — висело объявление. По синему полю обойной бумаги крупными красными буквами аккуратно написано:

Товарищи!

25 октября, в воскресенье, в Застоинском клубе состоится первая комсомольская гражданская свадьба между колхозниками колхоза «КРАСНЫЙ ОСТРОВ»

БАЗАНОВЫМ НИКОЛАЕМ МАКСИМОВИЧЕМ

и колхозницей того же колхоза

УЙТИК ЕФРОСИНЬЕЙ ФАДЕЕВНОЙ

Каждый желающий может присутствовать на этом всенародном торжестве. Угощения по пригласительным билетам. После угощения всеобщие игры и танцы под гармонь.

С утра перед объявлении толпился народ.

— Это что же, навроде спектаклей, что ли?

— Сказал тоже — спектакли! Спектакли — представление, а тут взаправдишняя свадьба.

— А почему не в церкви?

— Так ведь сказано: комсомольская и гражданская. Без венцов, значит, голова! Понимать надо…

— Ну, без венцов столь и наживут. Через месяц всяк по своим. Вон как Стянька Грохова…

— А Стянька-то чё? Как она?

— Брюхата…

Старухи крестились:

— Распутство одно пошло…

— Не говори, кума. Стыдобушка…

— Родители вроде степенные. Максим-то — в коммунию эту никак, а тут…

Среди любопытных всюду поспевала Шимка. В коротенькой до колен юбке, в черных по последней моде чулках и высоких гетрах она считала себя настоящей горожанкой и поэтому важничала. Поводила подкрашенной бровью. Кривила губы.

— Почему угощения по приглашению? Я просто понятиев не имею…

В субботу неожиданно потеплело, погода нахмурилась. С утра пошел дождь вперемежку с мелкой крупой. Он тревожно шуршал в обледенелые крыши и заплоты. Марфа загоревала: начали оттаивать пельмени. Но ветер ночью разогнал тучи, и на темное небо высыпали низкие — хоть рукой достань — яркие звезды. Землю сковало морозом.

День занимался по-зимнему ясный, подсвеченный блеском ледяной корочки, затянувшей дорожные выбоины. Под ногой она дробилась, и в свежем воздухе далеко слышался ее стеклянный звон. Для Марфы это утро было особенно радостным: ночью Максим дал согласие пойти на свадьбу.

Помолодевшая, разгоревшаяся, словно бы ее готовили к венцу, Марфа все утро сновала в кути, заканчивая стряпню.

— Слава тебе, господи, — то и дело восклицала она, обращаясь к Ульяне, помогавшей ей в эти дни, — гляди-ка прояснило-то как. Может, и у Коленьки такая же ясная жизнь будет.

— Беспременно ясная, — охотно отзывалась Ульяна. — Да нетто они, нонешные, не добьются? У меня вон Алеша Янов жил — сейчас поминаю — до чего славный был, обходительный. Дай бог ему доброго здоровья да жену пословную. Примечала я — к Дуне он припадал. Погуляю, думала, на свадьбе, да вот… А твоего беспременно удача ждет. Беспременно… Гляди-ко, тесто все какое удашное! Шанежки, как порховочки!

Марфа расцветала в счастливой улыбке. Днем, разглаживая Максимову рубаху, она уронила легкую слезу. «Вот теперь и о Коленьке есть кому будет позаботиться. И рубашку смыть и кое-какую горячинку сготовить».

С Фросей она подружилась быстро. Девушка, сломив свой строптивый характер, пришла к Базановым, когда не было дома Максима. Серьезная и покорная, она несколько минут слушала бессвязные воспоминания Марфы о том, каким Коля был в детстве и после, когда он был еще дома, но долго молчать не могла. Сидеть сложа руки она не умела. Когда принялась помогать Марфе по хозяйству, то окончательно подкупила будущую свекровь.

«Ну, огонь-девка, — думала Марфа. — И в кого она только так уродилась? Правда, родная-то ее матушка из доброй семьи была. Характер у нее материн, на язычок такая же острая, но ведь Кольке такую и надо жену, чтоб в руках его держала».

…Вечером клуб не мог вместить всех желающих посмотреть комсомольскую свадьбу. Люди толпились в коридоре, на крыльце, около клуба, залезали на завалинки, заглядывали в окна. Задние напирали на передних.

— Ну, чего там? Чего? — спрашивали они с нетерпением.

— Пуссти-и-и-и! Да-ко взглянуть.

— Да ну тебя! Чего давишь?

— А ты чего! Все окошко закрыла своей сельницей. Мы тебя такую-то и в праздник и в будни видали. Пусти!

— Ой, ой! Ты што, охальник, делаешь? Куда лезешь?

— Говорю пусти!

— Не пущу!

Дзи-и-нь!

— Мамы-ынь-ки-и!..

В разбитое окно ударила горячая волна смешанных запахов: гвоздичного масла, кислой овчины, сосновой смолки. Под окном вспыхнула брань, возня. Под ногами, как молодой ледок, хрустит битое стекло. У другого окна народ постепеннее, говорят вполголоса. Счастливец, занявший выгодную позицию, ликующим голосом передает:

— Сидя-ят.

— Где, где сидят?

— На ссене.

— На каком сене?

— Говорят тебе — на ссене. Ну, на этой самой, как ее? Да вот спектакли на коей разыгрывают. Вроде нары…

— Дурак! На сцене, значит. Тоже мне, сено-солома. Деревня!

— А ты, городская вошь, куда ползешь?

— Цыц вы! Тише, аспиды!

— Невеста-то в чем?

— В платье.

— Знамо, не нагишом.

— Гы, гы! На такой свадьбе додумаются. Был я как-то в городу, так там идет девка, а на ней хоть бы лепесточек. Только лента по грудям и на ленте: «Долой стыд!»

— Ну, это ты брешешь! Я к тому спрашиваю: в цветах невеста, под фатой или как?

— Фу ты, бестолковый! Тебе говорят: так. За всяко просто. Как была Фроська, так и осталась. В праздничном только.

— А ты что думал — разоденут ее, как что ни на есть последнюю антанту!

— Да тише вы, тише! Дайте послушать. Секретарь из району речь держит!

В клубе на самом деле после того, как красный дружка — Семен Шабалин — объявил о торжественном открытии свадьбы, с приветствием выступил приглашенный на свадьбу Николай Александрович Карев.

Он поздравил молодых, пожелал им здоровья, успехов в работе и семейных радостей.

— Ваши дети, — говорил он, — уже не увидят живого кулака, как вам не пришлось увидеть живого жандарма. Они будут строить коммунистическое общество и жить в нем…

В зале стояла напряженная тишина. Потея от жары, волнения и досады на себя, что пошел-таки на свадьбу, на это позорище, Максим старался понять то, о чем говорил секретарь, и не мог. Все было не настоящее, похожее на игру. И Колька, нескладный в своем новом суконном костюме, и невеста, какая-то будничная, и Семен с полотенцем через плечо и большим красным бантом на груди. Батов, Антипа, Степан Грохов, учительница Нина Грачева — все, все поднимало в душе Максима смутную тревогу и чувство непонятной тоски.