Иван Коробейников - Голубая Елань

«И сами, поди, не поймут, что к чему?» — думал он. Неловкость и беспокойство усиливал Фадя.

— Свату-у-уш-ка-а-а! — шептал он, обдавая Максима бражным горячим дыханием. — Максим Трофимович! Раззлю-ю-юбез-зна-а-й, свато-ок! Ежали теперь войти в полное сознание, как говорит данный докладчик и секретарь районной партии, то это, значит, как? А-а? Сва-а-тушка-а! Ты меня слышишь? Ведь сам партейный секретарь речь держит и у меня, значится, в гостях!

Поругавшись с Фитиньей, которая заявила, что она «ишшо бога боится» и что у нее «крест на вороту есть, чтоб ходить на бесовские игрища», Фадя до времени выпил приготовленную для свадьбы пол-литровую бутылку и теперь, рассолодевший, выпячивал куриную грудку, ерошил клочковатую бороду.

— Сва-а-ту-ушка-а-а!

— Фадей Мосеич, — не раз принимался урезонивать его Максим, — потише. Смотрят на нас…

— Пущай глядят! Не полиняем! Максим Трофимович, я говорю, пущай глядят. Не нас венчают, сватушка. А все же сам секретарь речь держит…

Наконец Максим не вытерпел. Чувствуя, как горячий пот в три ручья бежит по его спине, он поднялся и, расталкивая сидящих за столом, стал пробираться за кулисы.

«Катись ты от меня, разлюбезный сваток, на все четыре стороны», — криком кричал он в душе, разыскивая дверь на улицу и на ходу застегивая крючки полушубка. Очутившись в саду, куда вела дверь со сцены, Максим долго ходил между деревьями. Сухо шуршали под ногами скованные морозом опавшие с деревьев листья. На небе перемигивались звезды. И такая тоска накатилась на Максима, что впору завыть. Он перелез через изгородь в дальнем углу сада и по темным улицам побрел, сам не зная куда. Не сразу понял, что кто-то окликнул его.

— Максим Трофимович, погоди-ка. Да что ты? Аль заспесивился?

Максим остановился. Его догнал Спиридон Важенин.

— Чего тебе? — задерживаясь, коротко спросил Максим.

— Да вот. Гляжу я, ровно бы Максим Трофимович идет, да опять же думаю — как так? Чать, он на свадьбе гуляет. Ошибся, думаю. Уж кому-кому, а ему билетик дали поди… Ан, верно ты. Ну, доброго здоровья, Максим Трофимович.

— Здорово. — В голосе Максима была нескрываемая досада. Но это нисколько не смутило Спиридона. Он зашагал рядом.

— Да-а… Вот как она, жизнь-то, повернулась, Максим Трофимович, — после неловкого молчания начал Спиридон. — Кругом с политикой, значит, по билетикам.

Максим молчал.

— По билетикам, говорю…

— Чего по билетикам?!

— Да вот свадьба-то эта. Раньше как было? Позвал бы раньше, Максим Трофимович, гостей, кого душа желает, да и пей-попивай, почаще подавай. Без всяких билетиков. И отец жениха в этом деле — первая рука: потому — не из дома, а в дом. И каждый должен тут марку держать. Бывало конешно, кои не выдерживали той марки… ну вот и придумали по билетикам, — неожиданно закончил Спиридон.

— Это ты куда гнешь? — зловещим голосом спросил Максим. Его подмывало на ссору. Злость на Фадю все еще кипела в его груди. Но Спиридон, словно ничего не замечая, продолжал:

— А мне вот тоже, может, желательно хорошего человека уважить. Выпить с ним рюмашечку за его радости. А?

Прежде чем Максим успел что-либо сказать, Спиридон, обнимая Максима за плечи, попросил:

— Угости, Максим Трофимович! Знаю, кипит у тебя на сердце. Зайдем? — кивнул он на Шимкину избу, мимо которой они как раз проходили.

Максим пил редко, но были минуты, когда он пил с удовольствием, и как раз теперь у него была такая минута. В его душе было задето самое больное место. Он молча повернул к избе.

Как это ни странно, Шимка оказалась дома. Она открыла дверь не спрашивая. Но когда вслед за Спиридоном вошел Максим, ойкнула и, как показалось ему, смутилась. Спиридон шепнул ей что-то на ухо. Она улыбнулась навстречу Максиму, но тот, предупреждая всякий разговор, достал кисет и, порывшись в нем, молча выложил на стол пять рублей. Шимка, казалось, не обратила на это никакого внимания, вальяжно прошла за печь, однако когда минут через пять Максим посмотрел на стол, пятерки там уже не было, хотя — он это хорошо знал — за все это время к столу никто не подходил.

— С честным пирком, со свадебкой, — начал было Спиридон, поднимая свой стакан, но Максим не ответил ему. Запрокинув голову, он выпил вино большими глотками, как истомившийся человек в жажду пьет воду, и тут же сам налил второй.

Тем временем в клубе все шло своим необычным порядком. После того, как закончились поздравления новобрачных, написанные Ниной Грачевой и выученные поздравляющими наизусть, во время которых в зале то и дело раздавались озорные крики «Горько!» и новобрачные, смущенные не тем, что они должны были делать на эти крики на виду у всех, а тем, что они не знали: можно ли это делать здесь, на комсомольской свадьбе, — после всего этого всем предложили выйти из клуба.

— Войдете по билетикам, — объяснил Семен Шабалин, выпроваживая тех, кто задерживался. — Вот только расставим скамейки, соберем на стол и тогда — милости просим, угощайтесь.

Стоял невообразимый шум. Кто-то в углу скандалил:

— А я не уйду! Что вы, заарестуете меня? Я, может, желаю Фроську пропить…

Скандалиста уговаривали. Любопытные толклись около и мешали выносить столы, расставлять скамьи.

Наконец зал очистили. Накрыли столы. Расставили тарелки. Входившие по билетам чинно рассаживались вокруг столов. Жених и невеста с родными продолжали сидеть на сцене. Все в недоумении спрашивали друг друга: где же отец жениха?

Но вот парной пельменный дух поплыл над столами. Началось угощение. Про Максима забыли. Скоро стало заметно, как парни, отлучаясь из-за стола на несколько минут, возвращались со двора возбужденные, с блестящими глазами. Кое-где над столами возник шумок, смех и визги девчат. Кто-то затянул песню, и «горько», до этого озорное, зазвучало скабрезно, разухабисто.

— Что это такое, Семен? Пьяные?! — С тревогой спросила Нина Грачева распорядителя свадьбы Семена Шабалина.

Растерянность отразилась на лице Семена. Он повел носом, словно принюхиваясь.

— А-а!.. Ну, я сейчас… — и нацелившись на двух парней, после горячего перешептывания направившихся к двери, последовал за ними.

То, что увидел Шабалин за углом клуба, повергло его в неописуемое замешательство. Отец жениха Максим Базанов, по поводу отсутствия которого толковали по-разному, преспокойно сидел на бревне и, принимая из рук Спиридона раскупориваемые им бутылки и разливая их по стаканам, угощал окружавших его человек пять или шесть парней.

— Пей-попивай, — хриплым голосом говорил он. — Кто сказал, что у Максима свадьбу справить не на что? Вррра-а-аки-и! Не был Максим захребетником и не будет! Пейте! Все пейте! Без билетиков. Вот она, моя вольная душа!

Спиридон собирал пустые бутылки и ставил их аккуратно в рядок около бревна…