Иван Коробейников - Голубая Елань

Стянька оглянулась. За ней стоял Корытов, рядом с ним Костя Гонцов. Техрук сбоку посмотрел на Стяньку. Глаза их встретились. Стянька выдержала тяжелый, прощупывающий взгляд Кости, но глазам ее стало больно, точно она смотрела на костер.

Смешанное чувство счастья и тревоги охватило ее… Она не знала, что сказать.

— Много получила? — вывел ее из замешательства Корытов. Стянька ответила неопределенно:

— Получила…

— Не сказываешь — значит, много, — Корытов подтолкнул Костю. — Видал? Это ваша, застоинская. Не хотела идти. Да я ее перетянул. Послал на молодежный. Теперь, поди, обратно в деревню пряником не заманишь. Правда?

— Зачем? Я до осени, — тихо сказала Стянька и робко посмотрела на Костю.

Но тот, морщась, — вся очередь сейчас смотрела в их сторону, — обратился к Корытову:

— Так вы, товарищ Корытов, не забудьте выяснить в леспромхозе вопрос с попенной платой.

— Сле-щий!.. — кричала в окошечке остроносая кассирша.

…Стянька стояла на вырубке, не замечая ветра, трепавшего подол ее ситцевого платья.

Тяжелая рука опустилась на плечо. Стянька испугалась и обрадовалась: «Его рука!».

Действительно, это был Костя.

— Степанида, — начал он и осекся, увидев, как вся она раскрылась ему навстречу, как осветилось ее лицо неподдельной радостью.

— Кос… Константин Васильевич! Здравствуйте.

Костя обмяк. Что-то озорное, как тогда в Малиновом овраге, промелькнуло в его черных глазах. Он улыбнулся:

— Здравствуй, Стянька. Вот и встретились опять.

Стяньку обожгла мысль: «А разве могли не встретиться? Значит, он мог?». Она молчала, отгоняя эту мысль. Они шли теперь рядом.

— Знаешь, — избегая называть ее по имени, с деланной беспечностью, продолжал Костя. — Я с тобой давно хочу поговорить, да все как-то на людях встречаемся.

Стянька с тоской посмотрела ему в глаза и отвернулась, видя, что он избегает ее взгляда.

— Видишь ли, — Костя раздраженно пнул носком сапога мухомор. — Видишь ли… — Они остановились. — Я пробиваю дорогу. Теперь я техрук. Но это не все. Я поеду в вуз, в высшее учебное заведение. Ну, в общем я хочу тебе сказать, что в игрушки играть нам теперь с тобой бросить надо.

Песок бил в глаза, и трудно было понять, отчего они слезятся.

Костя ждал, что скажет Стянька, готовил оправдания. Но она торопливо шагнула вперед и, глядя вполоборота сквозь пепельные ресницы, сдержанно сказала:

— До свидания, Константин Васильевич, — и пошла неторопливо, преодолевая ветер. Оглянулась, миновав семенную ленту. Между серыми стволами сосен едва маячили бараки леспрома. На дороге никого не было. Выше леса поднималась черная заводская труба. Ветер трепал длинную косу дыма. Она, как дорога, тянулась через все небо. Она уходила к Застойному и терялась вдали.

Стяньку потянуло домой.

Горько и стыдно было признаться себе в том, что все ее надежды, все ее девические мечты, как вот эта дымная дорога, призрачная и беспомощная во власти ветра, были призрачны и беспомощны перед холодным равнодушием любимого человека.

Но силы женщины растут вместе с ее отчаянием. Ничем не выдала Стянька своей тоски. Вернувшись на Еланский участок, она выслала с тетей Полей всю свою получку отцу и с новым рвением принялась за работу.

А Костя ушел с вырубки с непонятным чувством тревоги и удивления: «Вот она какая…». Но по мере того, как шли дни, чувство это проходило. Он радовался, что все обошлось по-хорошему, без бабьих слез.

«Простая деревенская девка мне теперь не пара. Покрутил и хватит. Скажи спасибо, что не испортил, — уже, упиваясь собственным великодушием, рассуждал Костя, — да и вообще я здесь ненадолго. Здесь всякий голодранец может мне сунуть в нос папашу. Правда, я теперь кандидат партии, но они не посчитаются. Уехал бы, кабы не Тонька. Теперь-то она от меня не отвертится».

Перед самым назначением на работу Костя узнал от Леватова, с которым изредка переписывался, что Тоня Соснина, окончив педтехникум, получила назначение в одну из школ Таловского района. Он навел справки, — это была новая школа в Пнях.

И он решил остаться здесь, хотя и понимал, что близость к Застойному ему не благоприятствует.

Стояли последние солнечные дни сентября. В воздухе летели серебряные паутинки, опускались на землю и мягкими шелковинками блестели на сухой траве. Под ногами шуршал желтый лист. В обнаженных колках, просторных и светлых, красным пламенем трепетали осинки. Пахло горьковатой прелью. Ласково последним теплом грело невысокое солнце.

Не зря такие дни называют «бабьим летом». Отшумели весенние грозы, прошли дни горячего летнего цветения. Созревшее семя упало на землю и спит в своей мягкой постельке до поры, до времени. Редко, редко увидишь, как белым огоньком, бестрепетно, совсем незаметно доцветают последние осенние цветы. Ровным светом горит последняя женская любовь…

Но горько и обидно, когда пустоцветом отцветает первая горячая безответная девическая любовь.

И слезы не приносят облегчения.

Стянька вытерла глаза и встала, отряхивая прильнувшие к платью сухие березовые листья.

Она шла домой, стараясь оттянуть минуту возвращения.

— Совсем? — встретил ее отец.

Стянька хотела сказать нет, но у нее язык не повернулся, и она тихо ответила:

— Совсем…

— Ну, вот и хорошо, — с неожиданной теплотой сказал Степан, — а то мать вон с огородом замаялась.

Постное лицо Пелагеи омрачилось:

— Заробились мы с тобой, — сверкнула она глазами на мужа и зло добавила: — Им хоть все отдай.

— Ну, ты! Никто еще у тебя не был, — мрачно сказал Степан.

— Не был, так придут…

Ничего Стянька не поняла из разговора родителей.

С первого же дня она горячо взялась за привычную домашнюю работу. Все казалось ей милым, родным.

Вечером отец показал ей купленного у Вани Тимофеева меринка.

— Конек плотный. Пожалуй, и Гнедку не уступит.

— А где сам Ваня?

— Уехал на производство.

Стяньке живо представилось их ночное возвращение в Застойное, и ей стало немного грустно.

«И мать оставил», — подумала она.

Работы на огороде было много, и это отвлекало от горьких мыслей. Но скоро Стянька заметила, что и работа ее не увлекает. Не было того, что переживала она там на участке даже в самые тяжелые дни Костиного отчуждения. Там, на Голубой Елани, она постоянно чувствовала какое-то теплое внимание к себе, заботу коллектива. Все, начиная с мастера Онисима и кончая тетей Полей, интересовались ее работой, ее успехами, а если что не ладилось — помогали. А как обрадовались все, когда на доске показателей их Еланский участок занял первое место! По этому поводу Митенька сложил даже частушку и распевал ее под свою голосистую гармонь: