Иван Коробейников - Голубая Елань

— А как думаешь ты, товарищ Сыроварова? — неожиданно спросил Батов.

Дуня растерялась. Он подождал минутку, улыбнулся и, как бы извиняясь, продолжал:

— Это — не комсомольское собрание. Я со всеми вами хотел побеседовать. Безусловно. И вижу, вы народ напористый. С вами, пожалуй, работать будет весело. А пока у меня есть такой план, его я думаю и правлению предложить, а вы должны поддержать…

Батов изложил свой план. Он особенно подчеркнул, как важно, как необходимо наладить учет хлеба, и рекомендовал поручить учет Ване Тимофееву.

Предложение все одобрили. Дали поручения и другим комсомольцам. Никто не отказывался. Колька Базанов, когда ему сказали, что он отвечает за лошадей, тряхнул головой и произнес:

— Попробуем! Семь бед — один ответ…

Начало сближению с молодежью, на которую хотел опереться Андрей, было положено.

«Теперь повоюем на правлении! — думал он. — Комсомольцы помогут!.. Вот только вожак у них слабоват».

Прошла неделя. Андрей несколько раз собирался написать письмо жене и все откладывал. Не хватало времени. Оно уходило на споры, на уговоры и брань. Попробуй, убеди человека, что он должен работать, когда он показывает тебе рваные обутки, трясет перед тобой одежонкой, из прорех которой клочьями вылезает куделя. Попробуй, уговори людей внезапно «заболевших» неслыханными болезнями. Удивительнее всего, что фельдшер давал таким больным справки: «освобождается от работы». В один день он выдал пятнадцать справок.

— Не много ли это? — сдерживая вспышку гнева, спросил Андрей.

— А что, разве и здесь по разнарядке? — Фельдшер даже не поднял головы от стола. Редкие белесые усики его ехидно пошевелились.

Андрею захотелось ударить его по мучнисто-белой дряблой щеке. Он шумно вздохнул, подавляя это желание. Фельдшер, подняв на него коричневые выпуклые глаза, сказал:

— Не волнуйтесь, товарищ уполномоченный. Я вас понимаю. Вам доверено дело… Но мне поручены люди, и их благополучие на моей совести.

Андрей долго не мог успокоиться.

«Дело» и «люди». А разве это не одно и то же? Ах он, гад! Но вот попробуй, уковырни такого!» — думал Андрей. Он вызвал всех освобожденных от работы и долго беседовал с ними. Под конец сказал:

— В дальнейшем каждого больного буду для проверки посылать в район. Действительно болен — подвода за счет колхоза, а кто обманул, с того за подводу возьмем, да еще… и посмотрим! Пригласим таких врачей, которые эту болезнь лечить могут.

«Больных» стало меньше, но план, утвержденный правлением, все-таки не выполнялся.

Оставаясь один, Андрей с горечью упрекал себя:

— Эх, ты!

Разобраться в делах оказалось труднее, чем он думал. Отвлекали телефонные разговоры и писанина — разные сведения и отчеты. Особенно волновался Андрей из-за задержки учета обобществленного хлеба. В Застойном не оказалось весов. Ваня съездил в леспром, договорился. Корытов разрешил взять на время весы. Но когда за ними приехал Колька Базанов, кладовщик Мухин встретил его шутками:

— Приехал?

— Приехал.

— За весами?

— За весами.

— Заведите сами… — отрезал Мухин.

— Да ведь Корытов велел дать.

— Дать-то дать, да ведь как сказать!.. Зять любит взять, а колхоз…

— А тебе жалко? — начинал сердиться Колька. — Твои, что ли, они?.. Вот и распоряжение есть.

— И не мои, а жалко.

Разговор затягивался. Колька не понимал, шутит Мухин или говорит серьезно. Наконец, он плюнул.

— А ну тебя к черту! Не поймешь вас тут. — Колька упал в сани и, настегивая лошадь, укатил домой.

Ваня хотел ехать сам, но вызвался Клягин и к вечеру вернулся с весами.

— Взгреть надо Базанова, — с возмущением заявил он Андрею, — шуток не понимает. Сказали ему там слово в шутку, он головой мотнул, угнал.

Андрей промолчал, а про себя подумал: «Да, секретарь у них слабоват. Надо будет заняться ячейкой как следует».

Дотемна он, Ваня Тимофеев, Стянька, Миша Фролов расчищали площадку перед поповскими амбарами, где хранился хлеб, и устанавливали весы.

— А секретарь ваш чего ж не пришел? — спросил Батов.

— Она не знала, — ответила Фрося.

— Надо бы знать. Она ведь — вожак. Смотрю я и не пойму: или не хочет она, или боится за дело как следует взяться.

Комсомольцы виновато молчали.

— Послушаем Дуню на комсомольском? А? Как думаете — надо? — предложил Андрей.

— Надо, надо, — подхватила Фрося.

Наконец, все было готово: весы установлены, площадка расчищена под метелку.

Андрей и Ваня пришли домой раньше обычного.

— Колхознички пришли! — обрадовалась Орина. — Ох, родные вы мои, умаялись. А я и не ждала еще. Ничего у меня к ужину-то нет.

— А мы проголодались, как волки. Безусловно! — Андрей подмигнул Ване. — Правда?

— Я мигом, — засуетилась Орина.

Скоро в каминке весело заплясало пламя. Орина сделала яичницу-глазунью.

— Замрешь ты у нас, — говорила она за столом, все стараясь положить Андрею лишний кусочек. — Как мне и ответить перед женой.

И, угощая Андрея глазуньей, говоря о его жене, Орина невольно вспомнила Стяньку. Минутами Орине казалось, что теперь возможно сближение Вани и Стяньки. К Косте она как будто охладела. А Ваня по статности, по уму не уступит Косте. «Оденется в городской суконный костюм — чем не пара Стяньке?».

Андрей будто прочел ее мысли.

— Вы вот Ваню подкармливайте, — сказал он, многозначительно глянув на Орину, — человек молодой, жених.

Ваня покраснел. Орина улыбнулась.

— Жених! Внучат бы вот понянчить бог привел.

— За чем же дело стало? Невесты найдутся!

— Да как, поди, не найтись.

— Вот та, что шумела тут… Фрося?

— И та ничего, да есть и другие.

— Мама! Довольно! — с отчаянием воскликнул Ваня. Он быстро оделся и вышел на улицу. Юноша догадался, что мать знает о его чувстве. Недаром она подружилась с девушкой.

О дружбе их Ваня узнал в момент возвращения. Когда он переступил порог и на него дохнуло запахом разнотравья, сердце Вани сжалось. В горле встал клубок. Был вечер. Лицо матери смутно белело в полумраке. Ваня, охватив мать своими сильными руками, приподнял ее, как подростка, и стал целовать. Слезы их смешались.

— А мы сумерничаем тут, — разжимая руки, сказала Орина. — Здоровайтесь.

Он несмело, как слепой, двинулся вперед и, едва различая в сумерках бледное лицо Стяньки, протянул руку.

— Здравствуй, Стеша!

— Здравствуй, Ваня!

Мать чиркнула спичкой. От света ли или от внутреннего волнения лицо Стяньки озарилось румянцем. Она неотступно смотрела на Ваню. Они не знали, что еще сказать. Выручила Орина. Подкручивая фитиль пятилинейной лампы, спросила:

— Получил, видно, наше письмо? — и заговорщически посмотрела на Стяньку.

Ваня вдруг почувствовал слабость в ногах. Сел на лавку.