Иван Коробейников - Голубая Елань

К столу протиснулся мужчина с бритым подбородком и коротко остриженными усами. Сверкнув глазами, с добродушной угрозой бросил в сторону районного агронома:

— Не по правилу играешь, товарищ Карев.

Медведев, вообразив, что новый оратор против Карева, победоносно поднял голову и снисходительно сказал:

— Говори, товарищ Потапов.

Потапов оглянулся, словно приглашая всех: слушайте, что я сейчас скажу.

— А ведь насчет дикой-то птицы я реплику загнул!

Ответом на это был дружный смех. Смеялись все и первый раскатисто и задорно сам Потапов.

— Что это тако-ое? — закричал Медведев. — Провокация?!

Карев поднял руку. Смех стих.

— Нет, товарищ Медведев! Просто я, да и многие другие, как видишь, думают так же, как Потапов. А теперь давайте поговорим, что мы должны дать МТС, что должна дать она нам…

Утром Андрей извращался домой. Он был очень доволен совещанием. На совещании решен был вопрос о колхозном землеустройстве и кадрах трактористов. Не один раз он принимался хохотать, вспомнив «выступление» Потапова и растерянность Медведева.

Снег, наметенный за ночь, слепил глаза. Все было белым-бело. Межи, проступавшие раньше рыжими, растрепанными птицей головками репейника, были зализаны. То, о чем рассказал Карев, Андрей, казалось, видел сейчас: вот таким же простором, только не белым, а черным, распахнется земля. По ней пройдет трактор, ведомый сильной рукой Вани Тимофеева. Мысль послать на курсы трактористов Ваню пришла как-то сразу и бесповоротно. «Уж кому-кому, а ему только на таком коне и сидеть! И машину любит, и знаком немного с этим делом по Тракторстрою, — думал Батов. — Машина сама по себе еще ничего не значит. Человек около машины дело решает. Безусловно».

И вот уже не черным простором, а желтым волнистым разливом раскинулись поля. Золотые волны так и бьют, так и плещутся о зеленые берега перелесков.

«Совсем колхозником становлюсь», — улыбнулся Батов. Он встряхнулся. Беркут шел шагом. Дороги не было. К перелескам натянуло такие сугробы, что жеребец тонул по брюхо.

По Застойному ползли слухи:

— Приехал, слышь, самый главный. Всех, кто в колхозе, перепишет, а потом, как раньше, при барах было, хозяину в срок определят. Америка царски долги просит. Откупались, откупались: хлеб туды, лес туды, золото. Теперь не знают уж чем и откупиться. Соберут всех, да и заставят робить на Америку.

Шимка заливалась у колодца:

— Што, попробовали, какой такой коллектив? Хорошо? Дале лучше пойдет. Батов распоряжение привез — всех обществлять, и баб.

— А тебе, Шимка, не все едино? Что у бани, что у овина.

— Нет, верно, — подтверждала Шимкины слова Анисья. — В газетах пишут. Если долги не уплатят, войной пойдут. В газетах пропечатано, Вадим Михалыч читал…

Этому верили и не верили, но то, что с приездом Батова прекратилась выдача хлеба по едокам, насторожило.

— Вот тебе и сытая жизнь…

— Выглядывай теперь кусочек, когда начальство вздумает дать его.

Поговаривали, что обобществленный хлеб пошел в хлебозаготовки и что уполномоченный затеял переучет его перед отправкой.

Больше всех волновались братья Важенины.

Не успел Батов и за Кочердыш выехать, отправляясь в Чумеево, как к амбару, где Ваня Тимофеев с комсомольцами перевешивали хлеб, явились Мирон и Спиря Малушко Важенины.

— Зачем хлеб вешаете?

— На базар, — пошутил кто-то.

— Ого! Слышь. Говорил я? — повернулся Малушко. — По-моему вышло. Видали? Уплывет хлебушко. Как пить дать, уплывет.

Мирон мрачно потянулся к деревянной лопате.

— Ну-ка, не мешай! — Фрося толкнула его бедром, с трудом закидывая на весы тяжелый мешок. Мирон так и сел в рыхлый сугроб.

Раздался смех.

Мирон поднялся и зловеще спросил:

— Государству?

Ваня Тимофеев с карандашом за ухом и листком бумаги в руке, не поднимая головы от баланса, постукивая пальцем по ползунку, сказал:

— Семена учитываем. Сеять-то собираетесь?

— Нет. С нами не советовались. Кроме нас нашли севаков. Учетчи-и-ки-и! Спирька, айда!

— Наше вам.

— До свидания.

— Пишите, как доедете, — смеялись девчата.

Но Ване показалось подозрительным быстрое исчезновение Важенят. И, действительно, минут через пятнадцать к амбару явились все четыре брата и несколько баб.

— Вы чего? — выступила им навстречу Фрося. — Выкупаться в снежке захотелось? — пошутила она, но в глазах ее засветилась тревога.

— За хлебом, — коротко сказал Влас и толкнул Фросю в сугроб. — Без народа решали!.. Так вот мы по-своему повернем. Делить хлебушко по домам!

Девчата опешили. Быстро сообразив, Ваня прыгнул на предамбарье, захлопнул дверь и закрыл ее на замок.

— Ишь, хозяин какой! — Спиря большой выругался и, обходя весы, направился к Ване.

— Давай ключи.

Он протянул длинную руку с растопыренными пальцами, пытаясь схватить Ваню за пиджак, во внутреннем кармане которого лежал ключ. Могучее тело Вани напряглось. Он быстро метнул глазами по кругу и увидел, как присмирели девчата, как виновато и сердито глядит Фрося, как за плечами Важенят растет толпа баб… Спиридон ухватился за Ванин пиджак. Ваня широко развернулся и, не помня себя, ударил Спиридона, тот отскочил. Большой, неуклюжий, он стоял, размазывая рукой кровь по бороде и усам.

Перевалившись через низкий заборчик, Ваня быстро пошел в сельсовет.

— Что с тобой? — испуганно спросил Семен.

— А что?

— Побелел весь.

— Ничего. Дай-ка закурить.

Растерявшийся Семен сунул ему папиросу.

Ваня неумело затянулся, закашлялся. Бросил папиросу, прижал ее ногой и с ненавистью пригрозил:

— Пусть придут сюда, гады!

Собрание никто не созывал. Оно возникло стихийно, как наводнение.

…Пригрело солнце, под снегом родились резвые ручейки. Как бы играя, они бегут навстречу друг другу, сливаются. Пенясь, подпрыгивая и размывая землю, день и ночь звенит рожденный ими ручей, ручей впадает в поток, несущий щепки и мусор на широкий простор реки. Вода в реке поднимается, ломает лед, раздвигает берега… И вот уже тяжелый вал готов снести все на своем пути. Страшна бывает в это время вода, та самая вода, лепет которой радует наше сердце и которая освежает нас в знойный полдень… Но ее же взнузданная сила светит нам в ночи огнями Днепрогэса…

…Народу в клубе набилось битком. Неуклюжие широкие тени двигались по стенам и потолку, перегибались. Мужики чадили махоркой, и уже не видно было в дыму человеческих лиц. Ждали Батова. Спиря Малушко крутился среди баб.

— Миром ежели, бабоньки, всем миром! Всех не заарестуют. Тюрьма така не построена.

В уголке, прижатый к стене, Афоня Чирочек сокрушенно вздыхал:

— За мир святые мученики убиение хищными зверями принимали. Ох-хо-хо! Время пришло, значит.