Иван Коробейников - Голубая Елань

На месте, где еще недавно лежал Вадим, у темных воронок, просверленных его кровью, топтался народ.

— Жил человек, к полюбовнице бегал, женился бы, ребят наплодил… А тут трах по башке — и все, — откидывая полу зипуна, чтобы достать кисет, сказал Максим.

— Да, от смерти живой недалеко живет, — хмыкнул Фадя Уйтик.

— Переврал! — оборвал его Степан Грохов. — Слыхал звон, да не знаешь, где он… Говорят люди: от работы живот недалеко живет. В аккурат про тебя сказано.

Василий Гонцов, ежась, скучающим голосом произнес:

— Вот оно, дело-то какое… Два медведя в одну колоду за медом не ходят.

Все посмотрели на Василия. Он скрестил руки и потопал ногами:

— Ну, чего мерзнуть? Домой нужно. Начальство разберет. Наше дело сторона…

Полуживого Вадима увезли в Таловку, в районную больницу. На той же подводе приехал в Застойное милиционер Гасников.

Милиционер опросил Цапулю, глядя на него заспанными глазами, сходил на место происшествия. Но снегом замело уже красные воронки… Гасников уехал обратно в район.

После метелей, как это часто бывает в Зауралье, в первой половине марта наступили теплые дни. Поплыл из бора хвойный запах. Днем припекало. Гуси пили из лужиц, припадая, пытались нырять, но, смочив только голову, закидывали ее, призывно гогоча.

В колхозе снова перевешивали хлеб. Возили из леспрома силос. Его резкий бражный дух стоял над Застойным. Но по-прежнему плохо было с кормами. Кони тощали. Их пробовали кормить силосом, но к концу недели пало две лошади, и Батов запретил давать силос. Неустроенность с кормами отвлекала от ремонта посевного сельхозинвентаря. До сих пор он даже не был учтен.

Степан Грохов шел в контору и напряженно думал: «Что же делать? Сев скоро. А как сеять? Кони худые. Съездить куда — и то не идут… Вот тебе и колхоз! Жили бы единолично — у одного сено сгорело, у другого — осталось. А тут все разом…»

Степан привык все делать сам, своими руками, и ему казалось: не обдумай всего он, никто палец о палец не ударит… — «Батов, конечно, парень с головой, но в нашем, мужичьем деле — не то что в рабочем: во все концы смотреть надо. У него теперь только и на уме эта эмтээс, а про соху-матушку и забыл». Степан вздохнул. «Что правда, то правда: единоличной жизни крест. Только что же это такое? Сошлись по доброй воле, а робить неохота. Отлучился Батов на два дня — и все сидят, как именинники. На молодых все дело взвалили». Мысли Степана приняли иное направление. Назначение Стяньки кладовщиком его радовало и тревожило. «Смотри, девка. Не оплошай, — с суровой нежностью мысленно советовал он дочери, — не свое охранять поставлена, народное». На сердце Степана потеплело.

В конторе он поздоровался со всеми бодрым выкриком.

— Здорово, мужики!

Никто не ответил. Миша Фролов приподнял голову, враждебно взглянул на Степана:

— Здорово? Што здорово?.. Земля оттаивать начала? Можно и хлебушко вырыть. Слыхал, что Сыроварова-то говорила? Все вы заодно.

Степан покраснел и коротко выругался.

— Ты што, Мишка, сдурел?

— Всех вас надо под один гребень! И тебя, и Гонцова, и Базанова. Будто мы не знаем? В Мурман лед долбить.

Грохов овладел собой; глядя в упор на Фролова, сказал:

— Ох, Мишка, не туда бьешь. Все знают, сколь я пудов вывез и сколь намолотил… За столом сидеть распоряжаться — на это вас много. Не то, чтобы всех в кучу собрать.

— Не ты ли соберешь?

— И соберу, — сказал Степан.

Он смотрел на Фролова, словно видел его впервые. Только сейчас заметил Степан на чахлом лице Миши тонкие желтенькие морщинки и усталые, тоскующие глаза. А ведь Мише — едва ли двадцать лет…

«Плохой, — подумал Степан и вспомнил: — Ведь вот скрыл же я… немного, пудов пятьдесят, но… Миша прав! Вот поэтому у нас все так и идет: не верим мы друг другу. А без веры как? В артели, как в семье, — все на виду должно быть!».

Ему захотелось доказать, что он — не кулак, а человек, любящий свое мужицкое дело. Хотелось рассказать словами простыми, хорошими, понятными. Но слов не было. В голове стояли проклятые пятьдесят пудов.

«Ну и ладно! Я вам еще докажу!» — мысленно пообещал Степан и вышел на улицу.

Щурясь от режущей глаз голубизны, он стал мысленно перебирать, что надо сделать, чтоб приготовиться к севу. Сделать надо было очень много.

После нескольких дней тревожного ожидания и растерянности Василий решил съездить к сыну.

Он выехал из Застойного чуть свет, но даже и в эту раннюю пору плескалась под легкими санками полая вода. Лошадь, бросая мокрый снег в лицо, проступалась.

Василий сидел сгорбившись. Он чувствовал, как нарастает тупая щемящая боль.

«Как благородная барышня, в нежности ударился. Полоз шваркает, а у меня и сердце зашлось», — с горечью отмечал Василий.

Всю дорогу до канифольного завода он думал об одном: «Костя ни за что не захочет жениться на Стяньке Гроховой… Зафордыбачит! Ему что? Он не такую теперь выхватит. Отцов-то, как подлецов, нынче — за хвост да палкой!».

При этой мысли чувство безнадежности охватило Василия.

У конторы леспрома толпилась молодежь. Парни и девушки беспечно разговаривали, шумели. Парни сосали дешевые папиросы, сплевывая сквозь зубы в навозные лужицы. По-весеннему разрумянившиеся девчата в жакетках нараспашку шушукались, хохотали.

Василий вышел из санок. Он знал, что все смотрят на него с дерзким любопытством, и двигался степенно, с нарочитой медлительностью. Привязав лошадь к коновязи, он потряс дугу, ласково потрепал потную конскую холку и по весенней, будто устланной мокрой верблюжьей шерстью, дороге пошел вразвалочку, как убитую змею, волоча за собой длинный кнут.

— Ай, голова, гужи горят! — вырвался из толпы взбалмошный выкрик.

Василий оглянулся. Молодежь на крыльце захохотала. Глаза Василия вспыхнули. Все сразу притихли.

— Ишь, уставился, как бык, — смущенно посторонилась одна из девчат.

Гонцов подобрал кнут, и кнутовище в его руках треснуло легко, как спичка.

В конце коридора возле бака стоял рабочий, жадно пил из консервной банки, прикованной к баку на цепочке. От него Василий узнал, что Кости в конторе нет.

— А где же он?

— Товарищ Гонцов — техрук. Чего ему в конторе делать? В бору он, — ответил рабочий, чмокая толстыми губами. — Они там желоба тянут. Я, брат, сегодня говорил: далеко нам до немецкой техники. Ну и вот. Не они к нам, а мы к ним.

Василий рассеянно слушал непонятную болтовню.

— Долго он там проживет?

— Гонцов-то? Ясно, долго. Он ведь по всем участкам поедет. Он вот мне говорил: товарищ Мухин, вышли, говорит, по участкам хаков! [12] Хак — нож цилиндрической формы; служит для нанесения желобов на поверхности сосны. А где я их возьму? Будут у меня на складе — пожалуйста. Корытов предлагал внутренние ресурсы использовать, чтоб дома ковать. Но техника! — Рабочий многозначительно поднял скрюченный палец. — Техника! Понимаешь? Товарищ Гонцов запротестовал. Я, говорит, возражаю, сталь для хаков нужна тонкой закалки, а это, как факт. А кто, говорит, будет отвечать за технику подсочных работ? Я?.. Ну вот. А теперь вот хаков-то нет. Видал, сколь народу без дела?