Иван Коробейников - Голубая Елань

Кто-то из молодежи поддразнил:

— Пришло, пришло…

Хохотали, ругались, говорили о домашних делах, о пустяках, о том, что вот убежала, дескать, а дома труба не закрыта, или вот оборвалась пуговица, пришить бы надо, да все некогда, но все чувствовали: сегодня должно случиться что-то такое жуткое и неизбежное, о чем лучше пока не говорить и не думать.

— Идут…

Толпа расступалась перед Андреем и моментально смыкалась за ним, так что идущим сзади Ване и Дуне Сыроваровой приходилось работать руками и плечами.

Василий Гонцов сидел за столом у окна. Его тонкие губы ехидно кривились.

«Под охраной! — покосился он на Ваню, видя, как тот ловко прокладывает себе дорогу за Батовым. — И та тут же! Опять к этому прицепилась…».

Андрей встал у стола, за которым сидели Цапуля и страшно возбужденный Семен Шабалин.

— Не можем мы это сделать, Василий Афанасьевич, не можем, — убеждал секретарь председателя. — Директива.

— Ладно, — отмахнулся Цапуля. — Вот товарищ уполномоченный сам скажет.

Батов, не зная, что он должен сказать, оглянулся кругом. Было, как в незнакомом лесу. Лица всех казались одинаковыми. Выпрямившись, сжав кулаки, он нерассчитанно громко сказал:

— Товарищи!

Толпа будто этого только и ждала:

— Серый тебе товарищ!

— Приехал… Кто тебя звал? Корми теперь тебя.

— Самим жрать нечего!

— Все общее, а почему хлеба не даешь?

— Вы с миром советовались? — кричал Спиря старший. — Вы севаков спросили? А? То-то! Вы тех собрали, кто не знает, на чем хлеб растет…

— На березах, поди, думают!

— Калачики висят!

— Ха-ха-ха!

Выскочила Шимка, оттолкнула Ваню, схватила Батова за рукав:

— Жрать нам надо а ли нет?

— Ключи взять у них надо. Семенной делить будем, — сказал Важенин Влас.

— Ясно! Придет сев, а хлебушка-то ау-у!

Анисья, ругаясь, сложив щучкой руку, полезла в карман Андреевых брюк. Гимнастерка завернулась — все увидели красную кобуру браунинга.

Батов инстинктивно положил руку на кобуру.

— Осторожно, гражданочка! Осторожненько, — говорил он, силясь сдержать гнев и как бы шутя, но чувствовал, что шутка не получается. Все в нем клокотало.

И случилось то, чего боялся Андрей…

Анисья рванула кофту и взвизгнула:

— А, стрелять? На, стреляй! Стреляй!

В крайнем возбуждении она не замечала, что видно ее дряблое тело. Цапуля, шмыгнув носом, изумленно сказал:

— Вот так баба!

Фадя Уйтик, хватаясь за живот, перегнулся от смеха пополам, но тут же перестал смеяться и закричал:

— Комедия! Что на самом деле? Вот я — пролетарь! Я, может, на чужой работе килу нажил… А нам револьвером тычут. А? Как это понять?

Хохот заглушил его слова:

— От выпивки у тебя кила-то!

— А што? Пил и пить буду. Трудящему человеку — один конец.

— Сгоришь!

Кричали уже все. Василий Гонцов дернул Фадю за шубенку и зашипел:

— Эх ты, дурак! Молчал бы уж, коли бог смекалкой обидел!

Рядом о Батовым встала Сыроварова:

— Товарищи!

Шаль ее сползла с головы, лицо в рамке черных волос побелело, как у мертвой.

— Еще товарищ один нашелся…

— Товарищ в юбке.

— Го-го-го!

Андрею казалось, что толпа вот-вот бросится на Сыроварову. И, ощутив в себе силу решимости, которая приходит в последние минуты, Андрей положил отяжелевшую руку на браунинг. Он твердо знал, что размозжит голову первому, кто осмелится броситься на секретаря комсомольской ячейки.

Батов взглянул на Цапулю, но у того от страха стучали зубы.

Дуня с неожиданной силой ударила по столу. Огонь в лампе подпрыгнул. Все замолчали.

— Мы знаем, чьи это шутки, — начала Сыроварова. — Мы указывали вам на это, Янов указывал. Кулачье развалило все, теперь — гляди, дескать…

Василий Гонцов не выдержал:

— Заткните ей глотку! — метнулся он к Уйтику. — Ворота мазаны, а туда же, миром вертеть…

— Ты девку не трожь! — угрожающе приподнялся Антипа.

Опять закричали все.

— Про дело сошлись говорить…

— Он дело-то и завел…

— Лодырей не накормишь!

Колька Базанов закричал:

— Слышь ты, Василий! Знай край, да не падай. Знаем, кто мазал…

Он перевел взгляд на Сыроварову. Лицо Дуни было мокро от слез.

Пересилив себя, она снова крикнула:

— Товарищи!

И снова все смолкли.

— Не хватает хлеба? — продолжала Сыроварова после паузы. — Что ж из-за этого коммуну разваливать? Так, что ли? Тут кулачье пустило слух, что хлеб в колхозе перевешают и увезут. Враки!.. Но хлеба мало… Этого никто не скрывает. А почему мало? Потому что хозяйственник Гонцов, — Дуня посмотрела в сторону Василия, и тот невольно поежился, — выдавал хлеб кому попало, без нормы.

— Такое распоряжение от хозяев было, — выкрикнул Василий.

— Помолчи! — одернули его.

Сыроварова продолжала:

— Мы — хозяева! Все коммунары!

Пронесся гул одобрения.

— Вот и давайте поговорим. Надо хлеб учесть?

— Ясно.

— Ну вот…

Дуня говорила уже спокойно, и Батов был поражен. «Вот она какая! Ах, ты! Славная ты какая!».

— Потом, товарищи, вспомните, — между тем продолжала Дуня, — хлебозаготовки-то ведь не выполнены, а к обобществлению хлеба не оказалось. Где же он?

— Зарыли, сволочи!

— Поди, изгнил… Ха! Вашу яму не наполнишь хламом, — ядовито перебил Важенин Мирон.

— И верно! — подскочил на месте Базанов. — Я возил, возил… Я не твердопланщик, окладной лист могу показать!

— Крой! — поддержал Сыроварову Антипа. — Валяй, Дуня!

— О прочих, может, и верно, а я… Обиду на меня имеют. Я правильно шел, — закричал Василий Гонцов. — Они еще, когда я коммуну организовывал, кричали. Вот, товарищ Батов, — он повернулся к Андрею, — тяжело! Вам спасибо, что приехали…

— Лучше не будет, — оборвала Дуня, — не будет лучше, пока кулачье под ногами болтается. Ты организовал коммуну? Хорошо! А почему скот свой резал?

— Все резали, — крикнул Василий Гонцов.

— Почему молчал? Почему хлеб не весь в колхоз сдал? Нас голодом не запугаешь, мы и хуже жили. Ваш брат нас порознь обрабатывал. Вот Уйтик по твоей дудке пляшет. Разве ему сладко жилось? — Дуня подняла потрескавшиеся ладони рук. — Вот как нам жизнь доставалась! А теперь, когда мы в рост пошли, силу почувствовали, так нас в грязь топтать?! — Сыроварова остановилась, пораженная напряженной тишиной и вниманием, с каким слушали ее. Мысли спутались. Она провела рукой по лицу. Рядом вырос Антипа:

— Правильно! Я ему, Василью, мерина отхаживал, так до сих пор не заплачено. Я свободно это говорить могу. Эксплатирует чужим трудом.

Батов видел: то непонятное и дикое, что владело до сих пор толпой, отступило, чувство радости охватило Андрея. «Не один! Не один я! Какие хорошие девушки есть на свете!».

А по другую сторону Дуни уже стоял Степан.

— Весь этот шум — ни к чему. Раз мы в артель собрались, надо судить по-артельному.