Иван Коробейников - Голубая Елань

— А ты кто будешь? — заинтересовался Василий.

— Я-то? Да меня же все знают! Я — кладовщик в леспроме… Мухин.

Василий оглянулся на толпящихся в вынужденном безделье рабочих и спросил:

— Где же он живет?.. Я отец буду Константину Васильевичу, — не торопясь, с достоинством сообщил Василий.

Мухин отер губы.

— С этого и начинать надо было, — сказал он. — Так это же вы из «Дружбы»! Силосу еще я вам отпускал… Как же вы меня не знаете?.. Константин Васильевич живет в пятом бараке. Может, видали, — трапезная была раньше. Монахини вкушали. Вот сын-то ваш — голова, скажу…

— Мухин! Прокоп! — донесся из дальней комнатки чей-то хриплый голос.

Мухин, держа двумя пальцами зажженную спичку, насторожился.

— Меня зовут… Вот все так. Свободной минуты нет.

— Мухин!!!

Спичка обожгла Мухину пальцы, он вытер их о штаны и озлился:

— Чего? Сказано иду!..

— Выдай старшему мастеру три дюжины брусков для отточки хаков, две лопаты и кусачки.

— Ладно. Пиши требование.

И Мухин, затягиваясь папиросой, подмигнул Василию Гонцову:

— Пиши… для порядку. А я резолюцию наложу. На складе — шаром покати. Мне чего? Что есть, то и выдаю.

Василий нашел квартиру сына, выпряг лошадь и поставил ее к сену. Потом водил поить. Когда вел обратно, встретил Корытова. Тот шел с каким-то человеком в кожанке и не заметил поклона.

«Ха! Не узнает… Не надо! Не кричишь теперь о мужицких вольготах? У самого теперь загвоздочка, Мухин-то с Костей делов накрутят!..».

Вечером Мухин пришел на квартиру к Косте.

— Я — крепкий середнячок, — с наигранным добродушием рассказывал он Гонцову. — О середняке советская власть политики особой не имеет. Помогай бедняку, нажимай на кулака. А середняк этот так: стороной прошел. Середняку надо головой работать.

— Из какой ты, Прокоп, деревни?

— Из Притыкиной, — не задумываясь, ответил Мухин. — Есть такая. Приткнута на земляное чрево, как горшок-пуповичок на больное брюхо, и живут в ней Хват, Брат да Разуй-онучи. Жил я в ней тридцать пять лет, выжил тридцать пять реп, ни одной красненькой нет.

— Боишься, хвост оставил?

— Я-то?.. Ничуть.

— А от силосу твоего кони дохнут, — ехидно улыбнулся Василий.

Мухин пропустил это мимо ушей.

— Я, брат, свою линию выбрал твердо, мне бояться нечего. Налево — худо, направо — худо, а я взял, да и махнул прямо. В пролетарию. Производству тоже рабочие руки нужны.

— Дохнут, говорю, кони от силосу! — настойчиво повторил Василий Аристархович.

— Дохнут? А я, думаешь, не знаю? Им такая пища не идет.

Мухин прикурил от уголька, перебрасывая его с ладони на ладонь, и сел на пол, подвернув под себя ноги. Он смотрел на огонь, а Василий на него.

— Я, брат, знаю, что к чему, — продолжал Мухин. — По ветру дерево гнется, а которое не согнулось — трах, и ваших нет! Это, как факт. Колхозы, они крепко закручены. Я на этот счет кое-какие книжечки читывал…

— Значит, мужицкая песенка спета?

— Спета! — убежденно сказал Прокоп и, с сожалением поглядев на истлевшую козью ножку, бросил окурок в печь. — Одна дорога — в пролетариат.

Увидев отца, Костя удивился:

— Ты зачем?

— О тебе соскучился, — с хитрецой усмехнулся Василий. — Да ты не кричи. Первый раз у тебя в гостях.

Костя досадливо повел головой.

— Нашел время по гостям ездить…

— А что? Самая пора, — попробовал отшутиться Василий, но понимал, что это ему не удается.

Костя уловил в голосе отца тревогу и растерянно сел, положив красные руки на мокрые свои колени.

— Говори. Натворил делов?

Василий, волнуясь, стал шепотом рассказывать о последних застоинских событиях.

— Кто «работал»? — отстранил Костя голову отца.

— Кокосов, — прошептал Василий.

— Один?

— Один.

— Понятно, — сказал отрывисто Костя хриплым, простуженным голосом. — Улик никаких?

— Ровно бы… Все думают из-за Тоньки.

Костя поморщился.

— Ты придумал?

— Нет, — соврал Василий.

— Плохо. Гасников тебя допрашивал?

— Нет. С Цапулей только шептался.

— Ну и что?

— Собака за кусок руки лижет, — загорелся Василий. — Цапуля теперь в чужой рот глядит.

— А этот как? Ваш?

— Батов-то?.. Он человек новый, в мужичьем деле слепой.

— Как думаешь, исключат тебя?

— За что?

— За то! Важенят исключили.

Василий ответил:

— Все кричали. Тогда — всех! — Он захлебнулся смешком и вдруг выпалил: — А я скроюсь, уеду.

— Куда?

— Свет широк… К тебе вот. Не прогонишь?

— Меня чтоб тоже по шапке? — Костя брезгливо отодвинулся. — Эх, ты! Блудлив, как кот, труслив, как заяц. Говорил тебе я…

— Он ведь может подняться! — в ужасе вдруг подскочил Василий. — Учитель-то Шарапов…

— Ерунда. Об этом можешь не думать. Нет уже больше твоего Шарапова.

Костя встал. Голос его стал тверд и решителен.

— Ну, чего уставился? Говорю нет, значит — нет.

— Как?

— Так. Умер, не приходя в сознание.

Костя пересек комнату и остановился перед отцом.

— Плохо работаете. Сап-пожники!

Василий растерянно мигнул.

— Тебе надо остаться в колхозе, — продолжал Костя. — Непременно. Я потом тебе поясню. Говорил я тебе: иди на производство! Вот как Мухин. Не хотел… Втискался, как мышь в опару. Теперь надо здесь держаться. Дела плохие. Ну, ты как думаешь?

— Чего мне думать? — Василий вспомнил о цели своего приезда. — Я тоже, знаешь ли, вот чего думаю… Затем и приехал. — Он заикался, чувствуя, что робеет перед, сыном. — Мне ведь от своего ехать — душа болит. Кровное дело! Ты маленький ушел, отвык. Ты где лег, там и печка…

Костя перебил:

— Говори без предисловия. Зачем ехал?

— Женись ты на Стяньке! На Степановой! — сразу решился Василий.

— Это зачем?

— Надо. Она девка ничего, круглая. Ха! И на любовь, видать, въедливая… По тебе сильно скучает. А? Тебе отвод будет от Тоньки. Все думают: леспромовцы Шарапова из-за Тоньки кокнули, и потом — Степан в артели, как дома. Активист. Это тоже большую силу может иметь. Такая родня нам на руку.

Василий говорил сбивчиво, комкая слова и не веря в убедительность своих доводов. Костя молчал. Он думал о своем, о том, что случилось всего несколько минут тому назад.

Проезжая через Пни, он на выезде из деревни, у школы, встретил Тоню. Она шла задумавшись, опустив голову, точно искала что-то на дороге. Когда взмыленная лошадь нависла над ней, Тоня вскрикнула и шарахнулась. Лицо побелело.

— Испугал вас, Антонида Васильевна? — сильной рукой натянув вожжи, Костя нагнулся в ее сторону. — Простите!

Бледность медленно сходила с Тониного лица.

— Здравствуйте сначала! — сказала она и, видя, как блеснули Костины глаза, попыталась обойти кошевку.

— Здравствуйте! — Костя тряхнул вожжами и преградил ей дорогу.