Иван Коробейников - Голубая Елань

— Не пойду и не пойду! Не желаю! Сколь я от тебя, ирода, перетерпела? Пришел из плену-то, печью только меня не бил, а о печь сколь хошь. — Она уперла руки в бедра и поклонилась. — Спасибо, не на чем! Желаю в колхозе оставаться.

Цапуля впервые сробел перед женой. Он послал на колхозный двор сына Трымку, а сам залез на полати и пролежал там дотемна. Но и Трымка, получив от матери наказ в виде здорового подзатыльника, вернулся ни с чем. На вопрос отца: «Чего на улице?» — ответил мрачно, с затаенной обидой:

— Чего на улице? Ночь. Известно, чего…

— Я тебе пошутю! Шутник тоже выискался, — пригрозил Цапуля и выскочил из избы.

Теперь он шел, сам не зная куда.

— Да, дела тут без меня круто повернулись, — потрогал Василий Цапулю за рукав. — Давай, расскажи. Как вышло-то оно?

Цапуля рассказал, как мучился он после убийства Шарапова… Не успело это дело утрястись, Спиря Малушко (так думают все) пальнул в самого Батова. А после этого все пошло кувырком.

— Тащили мужики что ни попадя… В колхозе теперь не осталось и половины народа. А контору из твоего дома Батов распорядился перевести в псаломщицкий дом… он ведь после Янова-то пустует… Я и в сельсовет-то боюсь идти. Печать Семке отдал, — шептал председатель.

Василий Гонцов оглянулся кругом и потянул председателя к забору.

— Иди-ка сюда… Я тебе доверяю. Это дело щекотливое. Ха! Ты на фронте был?

— Был.

— Ну вот. Чего там говорили? Земли сколь угодно — паши только. А где земля у крестьянина? Вникаешь? Али советская власть нас обманула, али колхозы — одно вредительство. При центре-то, знаешь, какая буза идет?

Василий выдержал паузу. Цапулю прошиб пот.

— Совестно мне, а говорю тебе начистую, — продолжал Гонцов, — как ты — советская власть… Я сам это дело завел. А теперь сомнение берет. Советская власть не обманет, так мы-то не обманываем ли ее? А? Вот на производстве вредительство есть. И тут может быть тоже. Мы уши развесили, а тут одна видимость. Вот и смекай.

— Так как же быть-то? — спросил Цапуля.

— Присматривать надо. Виду не показывай, а головой работай… Ну, ладно, заболтался я с тобой. Я ведь только что из леспрома. Там тоже шибко сомневаются насчет колхозов.

Огородами Гонцов пробрался к Базановским пригонам, прислушался, как, жадно отфыркивая, хрупают овсом лошади, и сам с собой заговорил:

— Ха! Макся теперь навек ученой. Теперь его на петле не затянешь. Ишь, стервец… Ну и Макся! Сберег-таки овсеца.

«Продам ему дом, — сообразил он, радуясь, — пусть почву земли под собой полную имеет…».

Но легкому настроению его очень скоро пришел конец: дома ждал новый сюрприз.

На вкрадчивый стук дверь открыла Катерина, уезжавшая недели две тому назад к матери в соседнее село.

— Приехала! — не найдя других слов, воскликнул Василий.

— Видишь… Не слепой ведь, — холодно ответила Катерина и легко взбежала по ступенькам на крыльцо.

Она показалась Василию тонкой, необыкновенно прямой и подвижной. В избе тоже все изменилось. Не было конторской толкотни, к которой привык он за последнее время. Какая-то трогательная чистота коснулась всего. У ставничка качалась на березовом очепе зыбка. Пахло чем-то волнующим, знакомым. Василий, не раздеваясь, сел.

— Когда приехала?

— Вчера.

Не зная, что делать, Катерина качала зыбку, хотя ребенок спал. Коростелем скрипел под потолком очеп.

— Кто родился-то? — спросил Василий.

— Дочь.

И вдруг такая охватила его нежность к дочери, что он встал, тихо на цыпочках подошел к зыбке и протянул руку, чтоб откинуть положок. Но в это время напряженно следившая за ним Катерина сорвалась с лавки и, прикрывая собой зыбку, с непонятной для Василия решительностью прошептала:

— Уйди!

И Василий, не находя что сказать, отступил. Появилась — Василий почувствовал это и ужаснулся — появилась в Катерине какая-то страшная сила.

Это была сила материнства.

В одних подштанниках и длинной полотняной рубахе Василий Гонцов долго умывался. Выплескал всю воду. Тихо прошел по избе, остановился у печного ставничка и насухо вытер лицо и руки грубым колючим полотенцем. Надел шаровары и стал обуваться. За ночь сапоги ссохлись, были точно склепаны из железа.

Под окном мелькнула тень. Василий подошел к окну. По улице бежал десятник. Сначала Гонцов испугался: «Не за мной ли уж?» — а затем, увидев, что десятник миновал и стучит березовой палкой в окно соседа, горько обиделся: «Вон как! Меня, значит, и со счетов долой!.. Посмотрим!».

Наливаясь кровью, он «с мясом» вырвал из голенища полосатое ушко и враз, как в валенок, ступил в сапог. Зазвенела в шкапчике посуда, в зыбке заплакал ребенок…

— Ха… Я конец найду! Я всех вас! Так не вышло — иначе!

Неуверенно шаркая ногами, Василий вышел в большую горницу. Он не удивился, увидев Костю.

— Ха! Сынок! Добро пожаловать.

Костя достал папиросу, закурил и пустил дым в мертвенно-бледное лицо отца.

— Дела-то как?

— Меня, брат… того, должно быть… — Василий ребром ладони ударил себя по затылку. — Десятский мимо вон проходит. Опоздали мы…

— В чем?

— Важенят арестовали. А меня обходят… Жду вот.

Злорадная улыбка перекосила Костино лицо.

— Дураков бьют…

Он бросил папиросу и решительно встал.

— Ну, ладно! Нюни пускать нечего. Понятно? Надо действовать. — Василий молчал.

— Поехать тебе придется, — после нескольких минут раздумья сказал Костя.

— Куда?

— Поедешь сначала в Таловку. Оттуда в город. Найдешь там дом… Да вот первоначально, вот это в рике. Секретарю. Найдешь там такого: глаза к носу, под ухом рубец, фамилия Пятков… Не найдешь Пяткова — отдай Гасникову, милиционеру. Больше никому. Понятно? — Он положил на потную мозолисто-белую ладонь отца пакет, сделанный из газеты. — Теперь дальше. В городе найдешь дом, на Красноармейской улице, № 13. Там на крыльце есть такая белая эмалированная дощечка, на ней написано: «Анатолий Матвеевич Леватов, врач». Вот это передашь ему, — и Костя подал отцу еще письмо в зеленом конверте. — Все! А теперь пойду к Степану. Стяньку я увезу сегодня же.

Догорал закат. У Гроховых в садике на кустах кричали воробьи. Вдруг они с шумом сорвались. Пелагея глянула в окно и всплеснула руками.

— Степанида! Гляди-ка. Константин Васильевич, знать-то, к нам идет.

У Стяньки захолонуло сердце.

— И то к нам! — услышала она расслабленный голос матери.

Со двора, вслед за Степаном, вошел Костя в новом черненом полушубке и чесанках с калошами. От него пахло одеколоном, табаком и ветром.

— Здравствуйте! — громко сказал он и, не снимая кубанки с малиновым верхом, вышел из-под полатей.

— Здравствуй, — сдержанно ответил Степан. — Проходи. Садись.