Иван Коробейников - Голубая Елань

Пелагея метнулась к лавке, обмахнула ее фартуком и поклонилась:

— Милости просим, Константин Васильевич. Проходи вперед, садись. Гостенек будешь.

Костя прошел к столу. Сел. Снял шапку и положил ее перед собой на стол.

Степан неторопливо утер полотенцем, висящим у опечка, бороду, усы и крякнул.

— Зима-то опять воротилась.

На дворе и впрямь крепко подмораживало.

— К урожаю, — с еле заметной ухмылкой отозвался Костя, оглядывая избу и отмечая, с каким подобострастием смотрит на него Пелагея.

«Эту — пальчиком помани!» — подумал он.

А Пелагея, видя, как осматривается гость, засуетилась.

— Ой, да што ето, у нас тут не прибрано. В горницу бы провел, отец, гостя-то.

Она первая прошла туда, кинув на дочь строгий взгляд: «Ой, смотри, девка! Неспроста пришел молодец».

У Стяньки вспыхнули щеки. Потупив глаза, она одернула кофточку.

— Я уйду, мама! — еле слышно прошептала она и, не успела Пелагея слова сказать, как Стянька метнулась в дверь, чуть не сбив с ног Степана и Костю.

— Ой!

У Кости вдруг занемели ноги. Уверенный до сих пор в удаче, он неожиданно подумал: «Что, если откажется Степан? Или она заартачится?». Вспомнилась последняя встреча, разговор со Стянькой, ее холодное: «До свиданья, Константин Васильевич!».

Костя мельком взглянул на свое отражение в зеркале, и снова вернулась к нему уверенность: «Не откажет. Не может этого быть».

Все трое стояли в растерянности. Первая опомнилась Пелагея.

— Присаживайтесь! Отец!

Степан не шелохнулся. Костя не сел. Опять помолчали. Наконец, подбоченившись, Костя начал:

— Степан Матвеевич, Пелагея Фроловна! Отбросив всякие предрассудки, зная вред религиозного дурмана, я, извините, самолично явился к вам… — Он приостановился.

Пелагея стояла, открыв рот, вся превратившись в слух. Степан задумчиво смотрел на Костины калоши.

— Я явился к вам, — продолжал Костя, — по вопросу Стеши… Степаниды Степановны… Просить вашего и ее согласия на брак.

Степан и Пелагея молчали. Решив, что они не поняли, Костя продолжал:

— Я решил сочетаться гражданским браком со Степанидой Степановной и прошу на то вашего родительского благословения.

Пелагея будто очнулась от сна. Не оглядываясь на Степана, шатнула к Косте и, собрав пальцы правой руки в щепоть, поднялась на цыпочки, помахала перед хрящеватым Костиным лицом. Костя не отшатнулся, а, наоборот, покорно опустил голову, словно говоря: «Конечно, все это предрассудки, но, если вы хотите, я подчиняюсь».

В груди Степана словно повернулось что-то.

— Спросить ее надо, — уныло сказал он и вышел из горницы.

…Когда Стянька осталась наедине с Костей, первым желанием ее было бежать. Бежать от всего: от Кости, от тяжелой отчужденности Вани, от злых укоров матери, от колхозной неурядицы.

Она вздрогнула, почувствовав прикосновение Костиной руки.

— Стяня! — сказал Костя, прикрывая ее холодную руку своей широкой ладонью. Он назвал ее не «Стянька», не «Стеша», а так, как никто никогда не называл.

Она слабо улыбнулась. Костя заметил это и стал смелее.

— Ты уже знаешь… Ну вот… — Костя замолчал, дивясь тому, что сам сейчас верит в искренность своего намерения. Что-то опьянило его и мешало говорить.

— Знаю, — тихо сказала Стянька.

Она вспомнила, как загадывала счастье, обрывая лепестки ромашки, и опять, как тогда, сладкое томление разлилось по ее телу.

— Я думал — ребячья игра, — продолжая верить себе, говорил Костя и сжимал Стянькину руку, вдруг потеплевшую. — Сказал тебе тогда… Только — нет! Жить без тебя не могу. — Говоря это, он вспомнил о Тоне, разжал руку и вздохнул: — Работа на ум не идет. Я ведь мучился, страдал…

Он хотел, чтоб она поверила ему, прониклась жалостью, но сам уже не чувствовал охватившего его перед этим волнения.

— Когда ты ушла с вырубки, я ночь не спал.

Стянька сидела прямая, неподвижная. Косте показалось, что она смотрит на него с ненавистью. И снова его охватила неуверенность.

«Откажет!..».

Злясь, пробуждая в себе звериное начало и желая только одного — вызвать в Стяньке прежнее чувство, он схватил ее и стал целовать. Она не сопротивлялась и не отвечала ему. Ей было страшно и… жутко приятно.

Костя с холодной расчетливостью выпустил ее из объятий и требовательно спросил:

— Согласна?

Тогда Стянька сама обняла обеими руками Костину шею. По движению ее губ он понял: согласна.

Слезы ее падали на новенький Костин полушубок.

На ходу оправляя волосы и сбившийся шелковый шарф, Костя вышел из горлицы и объявил ожидавшей его Пелагее о своем решении сейчас же увезти Стяньку.

Степана в избе не было.

Весть о Костиной женитьбе мигом разнеслась по Бызухе, по Круче, по Забегаловке.

— Приспичило! Слыханное ли дело, в великий пост?

— И промежговенья не дождались.

— Нынче уж все так.

— Собачья свадьба…

По завалинкам рассуждали мужики:

— Василий-то глаз не кажет…

— Как он — из артели?

— Ни-ни.

— Нейдет?

— Сам заварил, а теперь и концы потерял.

— Он бы и туда и сюда, — говорил Максим, — да нет, видно, помешкаешь! Вечор собранье было о нем, бедняцкое с активом. Я сам не был, а от людей слышал. Степан там активистом заделался. Батову правая рука. Когда заговорили о Василье, Степан и выступил. Я, говорит, товарищи граждане, скажу: я сам середняк и жалость имею к домашности. А Гонцов, в моем понятии, середняк тоже, только покрепче. Потому и жалости в нем больше. Хотела Овдошка с ним схватиться, а тут Клягин… Я, говорит, с понятием Грохова вполне согласен. Гонцов колхоз организовал, это ценить надо… А, чтобы сердце шибко не расстраивалось, его сняли с кладовщиков, пусть рядовой будет.

Максим вздыхал и сокрушенно качал головой:

— Вот какие дела… Прискрестись могут враз.

— Наверняка могут, — поддержали мужики.

— Наше дело — маленькое. Мы, слава богу, очистились.

В разговор вступал Фадя. Он был твердо уверен, что Костя женится на его Фроське, и сейчас кровно обиделся. Он намекал на горькое девичество Стяньки, приплетал Кольку Базанова, Петьку Барсука, непременную во всех этих делах Шимку…

А Шимка в это время ораторствовала у колодца:

— Вот, бабоньки… Более восемнадцати лет ей, а пять полотенишков всего… Сама видела; Не диво ли?

— Два вахельных!

Фитинья, не менее Фади заинтересованная в судьбе падчерицы, добавляла:

— Из лавки они. От Петьки. А своего рукоделья — нитки нет. Все базарно.

— Она девка зато — ничего!

— На рожу чего смотреть? Не сахарная, не чай с ней пить.

С горы шла Пелагея Грохова с ведрами на коромысле. При Пелагее бабы заводили разговор о красоте жениха, о заслуженном счастье Стяньки.

— Мы о свадьбе говорили… Такую пару поискать!