Иван Коробейников - Голубая Елань

Степан передохнул.

— Я вот что, граждане, скажу: робить надо. Работы мы не боимся. А жрать действительно нечего… У нас по восемь пудов на десятину запланировано — можно по шесть. Я так смекаю. На урезках пробиться можно. Нужно только — на паек всех.

— На паек!.. С пайка столь и наробишь!

— А это справедливо…

— Можно! Можно урезать!

— Нет, не можно, — сказал Ваня, молча стоявший до сих пор. — По-моему, не норму надо урезать, а руки кое у кого.

— Ты еще ответишь! — от порога бросил Спиридон старший. Голова его была обвязана тряпицей. — Я это дело так не оставлю. Я управу на вас найду.

— Догадался, что разговор о тебе, — выслушав угрозу, спокойно продолжал Ваня. — А ты как думал? Выложу я тебе ключи от артельного хлеба и скажу: пожалуйста, Спиридон Григорьевич, — страна наша широка и обильна. Приходите и порядок наведите.

Раздался смех.

— Нет! Не выйдет! Мы сами как-нибудь порядки наведем, без вас! — Ваня сделал энергичный жест рукой и, повысив голос, закончил: — Мое предложение исключить кулацкий элемент из колхоза!

— Правильно!

— Верно!

— Важениных!

— Одни сгоняют, другие выгоняют…

— Базанова!

— Детская игра!

— Гонцова!

— Всех. И Фадю заодно. Потому — подкулачник.

Морозный воздух перехватывал дыхание. От луны было светло, как днем. Вадим из деревни Пни возвращался домой.

На лавочке около своего дома сидел Василий.

— Товарищ Шарапов! — тихонько окликнул он.

Вадим оглянулся. Гонцов подошел к нему вплотную.

— Вадим Михалыч, похлопотал бы ты за меня перед советской властью. Чтоб оставили меня в колхозе…

— А почему именно я?..

— Пять пудов ведь тебе нагреб! — откровенно выпалил Василий.

— Но я вам, кажется, уплатил…

— Ха! — скривился Василий. — Еще бы не заплатил! А кабы осенью в артель взяли хлеб-то? Где бы ты его нашел? Они, небось, не позаботятся. Для них человек — што? Для них план.

Вадим задрожал, набухая жгучей ненавистью.

— Я… Ты! — забормотал он. — Ты! Тебе! — и, впервые в жизни выругавшись крепкой мужицкой бранью, отвернулся, зашагал прочь.

Повернувшись, он увидел лицо Василия, приостановился и с каким-то наслаждением сказал:

— Завтра у тебя возьмут все.

Василий рванулся, но Вадим был уже далеко. Он шел, не сознавая куда, глотая холодный воздух и вздрагивая. Ветер хлестал в мокрый лоб. Машинально он добрался до школы, нащупал ключ в водосточной трубе, открыл замок и, не зажигая огня, не раздеваясь, скорее упал, чем сел на кровать. Он был одинок как никогда.

Вадим сидел неподвижно, зажав ладонями горячую голову: «Как быть? Как быть? Как быть?» — выстукивали в тишине часы-ходики. «Василий?.. Так вот ты какой д о б р ы й».

Вадим задумался. «Что я сделал за свою жизнь? Вот хотя бы здесь, в Застойном?». Он вспомнил Алешу Янова, его улыбку, укоряющий взгляд серых глаз… «Да, этот человек умеет жить на свете! И следы его работы остались на всем, даже на сегодняшнем выступлении Сыроваровой… А что делал в это время я? Ходил к Гонцову и, как нищий, выпрашивал пудик муки?».

От этой мысли стало так невыносимо стыдно, что слезы опять выступили на глазах. «Ведь Гонцов уверен, что купил меня этой мукой — иначе не говорил бы так со мной. Конечно, купил! За пять пудов…».

Уже не стыд, а злоба перехватила горло. Вадим вскочил. Ему вдруг захотелось увидеть Батова, Сыроварову, рассказать им все, предупредить…

Он выбежал из школы. Луна все так же стыла в небе. На ступеньках зигзагом лежала синяя тень перил.

Вадим не заметил, как скрипнула калитка, как хрустнул под чьими-то ногами снег. На голову его обрушилась невыносимая тяжесть.

После собрания Сыроварова попросила Семена Шабалина:

— Проводи меня, Сеня. Боязно сегодня что-то…

Проводив Дуню, Семка возвращался домой. Он еще издали заметил черный бугорок на дороге, подошел и окаменел.

Вадим Шарапов лежал, широко раскинув руки. Он будто хотел достать свалившуюся с головы шапку. Снег на руках его не таял. Со лба текла и застывала кровь.

Семка, тормоша Вадима, закричал:

— Товарищ Шарапов! А?.. Товарищ Шарапов… Что это? Товарищ Шарапов… Вадим… Вадим Михалыч…

Наконец, он опомнился и бегом бросился по улице. Забарабанил в окно Орины.

За окном вспыхнула спичка. Огонь раздвоился, и качающийся ламповый свет поплыл по избе. Андрей Батов в одном белье подошел к окну.

— Кто там?

— Шарапова убили! — плачущим голосом выкрикивал Семен.

Андрей вдруг почувствовал страшную усталость в ногах и прислонился к косяку.

— Где? Кто? — не попадая ногами в валенки, забросал он вопросами Семена.

Семен топтался на месте.

— Там… Против церкви, на дороге… В крови, — не понимая, твердил он.

Орина дрожала, не в силах сказать ни слова. Ваня искал шапку и не мог найти. Накинув пиджак, Батов выбежал на улицу, непослушной рукой засовывая револьвер в карман.

— Надо вызвать исполнителя. Может быть, нападут на след, — крикнул он Ване, овладев собой.

Склонившись над телом Вадима и шаря рукой под рубахой, Батов ощутил живую теплоту человеческого тела.

С Бызухи, с Кручи, с Забегаловки уже бежал народ.

— Живой! Теплый! — радостно кинул в толпу Батов.

— Кто? Кого?

— Пьяный?..

— Как пьяный — в кровище весь!

— Учителя…

— Вадима Михалыча?

Толпа обступила Вадима. Жалостливо ныли бабьи голоса. Миша Фролов, Семен, Клягин и Ваня бережно подняли тело и понесли. Батов поддерживал голову. Он шел боком, в коротком распахнутом пиджаке, белье его сливалось со снегом, и казалось — отдельно идут валенки и отдельно плывет над ними туловище.

— Гляди, гляди, полномоченный без штанов…

— Спужашься, так в чем мать родила выскочишь.

Цапуля, подпрыгивая, бежал за Андреем и все твердил:

— Нечаянный случай, нечаянный случай…

Он хватался за голову, ему казалось, что он идет без шапки. Батов прислушивался к говору толпы и напряженно думал: «Кто? Почему Шарапова?». Собрание закончилось так же бурно, как началось. Было вынесено решение: Важениных из колхоза исключить без возврата внесенного ими в колхоз имущества. Гонцова, учитывая его инициативу по организации колхоза, в артели оставили, но освободили от обязанности кладовщика. Кладовщиком поставили Стяньку. Кто-то внес предложение: вывести из состава правления и снять с должности председателя Кокосова, но так как его на собрании не было (он уехал в леспром, чтоб окончательно договориться о вывозке силоса), — вопрос отложили. Большое оживление вызвали слова Батова об организации в Таловке машинно-тракторной станции. На курсы трактористов единодушно решили послать Ваню Тимофеева. Важенины ушли с собрания, грозя. «Если б убили Ваню или Сыроварову, можно было бы, пожалуй, найти врага. Но это был Шарапов. Почему — он? За что?» — думал Батов.