Иван Коробейников - Голубая Елань

…Целый день они втроем ходили по Застойному. В каждом дворе был примерно такой разговор:

— Инвентарь сельскохозяйственный есть?

— Нету.

— Как так?

— Да я же колхозник. Все уволок на общий двор.

— А чего сдал?

— Чего? Мало ли чего… Плужок, пару борон, колес два ската, два хомута. Новенькие!

— Да где же они?

— Это вы у хозяев спросите… кто брал. Наше дело маленькое.

Многие называли то, чего у них и быть не могло. Нина рылась в списках:

— Ну вот… В списках нет, на колхозном дворе нет, у тебя нет. На чем же ты работал?

— Да уж работал. Пусть другие столько поробят! А что в списках нет, это мне не резон. Своими руками все снес.

Подходя к дому Степана Грохова, Батов услышал гулкие металлические удары, летевшие с огорода, и свернул туда.

— Это что? — спросил он, переступая порог кузницы.

Степан виновато уронил руки, и из утиного клюва клещей упал на землю зуб бороны. Из серой окалины, насыпавшейся вокруг наковальни, вспорхнули искры. Антипа, исполнявший роль молотобойца, отступил, убрал с дороги тяжелый полупудовый молот.

— Товарищ Грохов, что вы тут делаете?

— Куем, — односложно ответил Степан, поднял с пола недокованный зуб и с нарочитой медлительностью бросил его в горн. Антипа стал качать мех. Над углями вспыхнуло синее пламя, и золотые пчелы, жужжа, полетели под потолок.

Батов огляделся.

— Слушай, товарищ Грохов. Почему ты молчал, что ты кузнец? Тут по щепкам собираешь, ходишь, переписываешь рухлядь, а ты… что-то кому-то куешь, а правление об этом не знает.

— Вовсе я не кузнец! — с досадой сказал Степан. — Я, может, такой кузнец, как ты архирей! Вот что.

Батов помолчал и вдруг свирепо закричал:

— Ты мне тут с архиреями не подъезжай! Черт возьми! Ты же все-таки ведь куешь?!

Степан, наливаясь кровью, шагнул к нему:

— Сеять надо? Надо. Пахать надо? Надо. Боронить надо? Тоже надо. Если не так — всех нас к едрене-матери под гору да в Кочердыш. Когда надо, чертом станешь! У меня вон баба рожала, так я бабкой был. Не веришь? Потому — плоть моя родилась. Так же вот и земля. Она ведь тоже… Бывает, из-за земли сына не жалеют!

— Вот она, мелкособственническая бацилла, — не выдержав, рассмеялся Батов.

— А ты не кричи с наскока, — с лица Степана медленно сползла краска. — У меня, может, в нутре, вроде как в горне, горит. Окалина сыплется. — Он с укором посмотрел на Мишу Фролова. — Вот ты мне как-то сказанул: всех вас в Мурман лед долбить. Спасибо на добром слове!.. По-твоему — дружба вместе, а табачок врозь? Вот я и делаю. Тут, как я ни сделаю, а в своей работе — хозяин. Хорошая работа всегда отблагодарит. А вы вот план-то составили, а дело, где оно? Бумажечкой да карандашом бороны не сделаешь.

— Ну ладно, об этом еще потолкуем, — миролюбиво сказал Батов. — Зуб-то у тебя сгорит…

Он только сейчас заметил у стены стопку отбитых лемехов, поленницу валиков и брусьев для борон, испещренных дырками с рыжими обожженными краями.

— Тут пять борон будет, — с гордостью объявил Антипа. — Это простых, да три бороны паровых. Там, за кузницей, собраны…

Он через плечо Батова ласково заглянул в глаза Нины. Та в ответ улыбнулась.

Степан, на ощупь прилаживаясь щипцами, выхватил из горна бороний зуб и уверенным движением положил его на наковальню. Он бил молотом расчетливо и метко, и под его ударами кусок железа, как восковой, становился длинней и заострялся.

— Этот будет в колхозе, — шагая улицей, говорил Батов. — Он в свое гнездо крепко встал. А ты, Миша, не прав, если так говорил.

Миша повел плечами.

— Я о Гонцове. О Важенятах.

— Ну, Важениных помнить надо, а вспоминать часто незачем! — Андрей улыбнулся. — А Гонцов — тип так себе: ни рыба ни мясо… Вот, Нина, с такими надо будет работу вести. Воспитывать надо людей.

На повестке дня стоял один вопрос: сев.

— Товарищи колхозники! — начал Батов. — Сегодня мы собрались с вами, безусловно, для того, чтобы договориться до конца. Меня послала наша Коммунистическая партия, и я приехал к вам не в бирюльки играть и не для того, как тут когда-то выразились, хлеб даром есть, а делать большое и важное дело. Жить, как вы жили раньше, сеять, как раньше сеяли, каждый сам по себе, вы могли бы и без меня, без помощи партии. Но жизнь эту вам расписывать не приходится.

— Довольно, сыты такою жизнью.

— Правильно. Сыты. И вы избрали себе другую, артельную жизнь. Что такое артель? Это значит: один за всех, и все за одного. А у нас что получается? У многих еще сильна привычка: мне побольше, с меня поменьше. С этим далеко не уедешь. Не выйдет с этим дело, товарищи! Смотрите, до чего колхоз довели с такими делами. Стыд смотреть! Колхоз — это опора советского государства, а у нас что? Богадельня у нас, дорогие товарищи, а не колхоз.

В задних рядах прыснул смех.

— Смешно? — сдвинул брови Батов. — Нет, не смешно. И ты, кто там смеется, выйди на улицу, посмейся! Мы, большевики, народ прямой, говорим прямо, начистоту. За то нас и не любит кое-кто… Я говорю, богадельня наш колхоз. Вот мы Еланский участок думали взять, а пришла весна — на свои поля ехать не на чем. Почему? А потому, что привычка у вас такая есть: свое жалко, а общее не жалко… Его и украсть стыда нет.

Батов на миг умолк и прощупал глазами весь первый ряд. Там, среди других, сидел Василий Гонцов. Под взглядом Батова он окостенел, попытался улыбнуться, но вышла какая-то рожа, будто подразнился.

— Нет, не пойдет так! — воскликнул Батов. — Безусловно! Все вы умеете работать и здорово умеете, но каждый про себя. А вот организованно работать, сообща — не умеете. Государство вам навстречу идет, а вы задом, как норовистая лошадь…

— Жрать бы досыта, — поднялся мужичонка в рыжем без козырька картузишке. — А то што мы? На чужой работе надорвались. Я так смекаю, которы подюжей — вышли, а нам одним разве подняться?

Степан не вытерпел — крикнул:

— Эй, вы! Чего кричать! Не об этом речь. О весне сошлись говорить, как готовиться…

— Прежде готовились…

Поднялся шум, и Дуня, выбранная председателем, тщетно призывала к порядку.

Фадя кричал:

— Раньше кони, как печи!..

— У тебя, поди?

— Ну, не у меня! У других зато были…

К столу пробирался Антипа. Увидев его, Дуня крикнула что есть силы:

— Тише! Слово имеет Антипа Хромых.

Василий Гонцов, улыбаясь в усы, подумал: «Слово имеет да детишков. Боле ничего и нет».

Антипа, пыхтя, влез на подмостки. Он взял черными пальцами графин с водой, не спеша налил полный стакан, выпил. Пососал усы и, как после вина, крякнул, рукавом вытирая губы.

Грянул хохот. Даже Батов рассмеялся. Антипа же, нимало не смущаясь, снял шапку, пригладил волосы и, прокашлявшись, начал:

— Так вот, значит. Гыгыкать нечего! Все здесь правильно говорил товарищ Андрей. Еще прошлый раз Авдотья Никитишна то же самое говорила, как нам жилось. Никуда негодно жилось! К примеру, у меня: ребят полна изба, и, выходит, я на всю ораву один, да еще верный мой друг конь. А земли у меня сколь? Вот сколь… Слыхали бывальщину про мужика? Поехал мужик на поле пахать. Приехал, выпряг, зипун бросил. Хочет пахать, а земли-то и нет. Как так? Туда, сюда — нет земли. Запряг обратным манером лошадь, зипун взял. А он вот он, надел-то его. Под зипуном!..