Иван Коробейников - Голубая Елань

По собранию прошел смешок. Клягин, вытирая с лица пот, нетерпеливо крикнул:

— Не по существу вопроса, Антипа! Давай конкретное предложение.

Антипа повернулся к нему:

— У нас все по существу! Ну вот… Мог я на такой фигуре жизнь свою устроить! Нет. Я и ходил в батраках, по конской части мароковал, коновалил. А через ту профессию меня и сейчас совесть берет! Потому — ничего я в этом деле, как есть, не знал, нужда вела. Через нужду в леспром записался. Которые не шли, а я пошел. Корытов меня еще превозносил: сознательный, дескать, и все прочее. А сознательность-то моя в ту пору во где была. — Антипа ткнул себя в брюхо. — Сидела сознательность и тянула: «Тятька, е-е-с-сть хочу». Сейчас не так думаю, а тогда…

Батов, улучив минуту, вставил:

— Ты, Антипа, действительно покороче.

— Не торопи меня, товарищ Батов, — просительно прижал к груди руки Антипа. — Дай душу отвести! Короче нельзя. Про наше горе рассказывать — жизни мало.

— Правильно, — вырвалось у Цапули, который сидел все время молча.

Мужик в бескозырке вяло промямлил:

— Пожрать бы, однако, досыта. А то — какая работа…

— Ну, вот, сбили меня, — опустив руки, тоскливо улыбнулся Антипа. — Какое предложение? Жизнь нас учит. А я что? Как видел сегодня товарищ Батов, робили мы со Степаном и отремонтировали инвентарь. Товарищ Батов видел! Ну, так вот… все должны робить!

— Да кончай ты! — потянулся Клягин.

Антипа обиделся.

— А ты отвяжись! Чего пристал? Не хошь слушать, не слушай. Только я от себя говорю: как осознал я пользу колхоза, то и буду робить не покладая рук.

Он, стуча сапогами, спрыгнул со сцены, и в то же мгновение на его месте вырос Степан Грохов. Распахнул полушубок и покрутил шеей, будто ей тесно было в горячем охвате ворота.

— Я тоже скажу… Которы там, я сейчас слышал, шептали, что Антипе жизнь колхозная полюбилась потому — семья у него большая. Брехня это! У меня вот велика ли семья? Я да баба. Оба работники. А я от работы не бегу. Вижу, всем надо браться. Вот и все. А на сегодня зарок даю: отремонтируем мы с Антипой весь инвентарь к сроку. И выедем, значит, в срок. Только коня блюдите!

— Ну, ясно! — воскликнул Батов. — С конем не подкачаем. Я поеду в леспром, корму достану. А ухаживать за конем — вас не учить. Правда?

— Правда.

— Конь мужику — правая рука.

— Даешь коня к севу!

Это вырвался звонкий голос Фроси, и Колька, глядя на нее, в восторге заорал.

— Фактура!.. Даешь коня!

Батов тряс руки Степана.

— Давно бы так! Мы, товарищи, в протокол занесем первых ударников социалистического труда: Антипу Хромых и Степана Грохова. Кто с ними заключит социалистический договор?

На собрании организовали две бригады. Каждая самостоятельно должна была обрабатывать свой участок. До выезда в поле Степан Грохов, бригадир второй бригады, должен был работать в кузнице с подручным Колькой Базановым, а Антипа, бригадир первой, — готовить телеги, следить за конюхами и сортировкой семян.

Пелагея открыла Степану дверь молча. Не оглядываясь, прошла в горницу, легла на кровать вниз лицом. Зажженная наспех лампа коптила. Жирная струйка дыма бежала вверх, кудрявясь под потолком. От молчания жены и от едкого запаха керосиновой гари стало неуютно, обидно Чуть не до слез. Степан дунул в стекло и полез на полати. С собрания он вышел с легким сердцем. Но как только переступил порог избы, настроение переменилось: «Погладили по головке и рад. Ударник! Теперь смеху не оберешься». Ему казалось, что в кривых улочках Застойного только и говорят о его поступке, как о неповторимой глупости.

Он старался успокоить себя, думал о том, что работал же он раньше с Антипой по собственной воле, без указок… но успокоиться не мог.

«Ну, работал. По воле работал, как сам хотел. Без указок. А тут? Теперь другие будут лодыря гонять, а я — отдувайся за них. Больше всех мне надо, что ли?».

Так проходила ночь. С одуряющей монотонностью капала из умывальника вода. Язык щипала горечь курева. «Хоть бы заговорила Пелагея, посоветовала…». Но Пелагея молчала, и нельзя было понять, спит она или нет.

Все последние дни она ходила со следами слез на лице, беспрерывно сморкалась в подол. Чтобы не слышать ее упреков, Степан уходил, но стоило ему вернуться, и Пелагея начинала:

— Вот девку замуж отдали… Жить бы нам только да радоваться! Зять-то, зять-то какой! Все образованья прошел. А у нас — не хочу кумачу, дай завернусь в рогожу! Как псу под хвост бросил всю домашность… Нажрешься — да по собраниям табак жечь. А я выйду за ограду — сердце на части разрывается.

Так она могла пилить целыми часами.

Однажды Степан не выдержал, написал заявление о выходе из колхоза, но так и не решился отдать его Батову. По вечерам, не зная куда деваться, он шел к Антипе. Однако и разговор с ним не приносил успокоения.

Сейчас, лежа на полатях, Степан чувствовал себя еще более одиноким, чем всегда. Беспредметная злоба все нарастала. Только перед светом он немного задремал. И во сне продолжал бормотать:

— А все же я побью… Докажу!

На двор Степана Грохова стаскивали переписанный Батовым инвентарь. Несколько готовых плугов уже стояло рядком. Пелагея выбегала на крыльцо, грозила кулаками:

— Натаскали дерьма! Повернуться в ограде негде. Сожгу вот все, чтобы и духу вашего тут не было. Колхозники отшучивались:

— Радоваться надо! Гляди, какое хозяйство тебе натаскали.

— Потише, гражданочка! Ненароком голос надорвешь.

Пелагея уходила в избу и кричала, потрясая ударами оконную раму.

Около кузницы было уже сухо. Из щелей бревен, куда набилась земля, выглядывали усики травы. Степан с Колей Базановым наваривал сошники, обтягивал колеса, клепал зубья для борон. Он чувствовал себя спокойно. То, что мучило его, рассеялось без следа.

Однажды Колька с помощью Миши Фролова притащил с отцовского двора разбитую сеялку — ту самую, рычагом которой он зимой выбил Шимкины окна.

— Может, исправим, Степан? А?

— Горбатого могила исправит, — ответил Степан.

— Говорил — зря тащим, — ложась плоской грудью на ящик, упрекнул Миша. — Сколько с ней возились… Мы ведь, — повернулся он к Степану, — чтобы Максим не видал, задами тащили, гумно раздергали. Насилу приволокли.

Степан присел, ощупывая и оглядывая машину.

— Вот тут, видишь, шестеренки нет. Башмаки помяты. А потом — Максим узнает, не дай бог!

— Ну, назад мы ее не потащим, — махнул рукой Колька. — Да она и не отцова, дедкина. От Гонцова за работу взял.

Он схватил Степана за руку:

— А ты… По-ударному?

Все лицо Степана охватило огнем. Он поднялся решительно.

— Ну и сделаю! Ты вот испортил ее, рычаг отломил, а я сделаю! Молод ты еще насмешки пущать! — Он многозначительно посмотрел на Мишу. Тот опустил глаза.