Иван Коробейников - Голубая Елань

Они шли рядом. Батову мешал подойник на руке Сыроваровой, и он шагал обочиной дорожки.

— С мертвой точки мы сдвинулись. Это главное. Смотри, как Грохов заворачивает! Я был сегодня у него. Сеялку он отремонтировал, а ведь совсем утиль была.

Батов, не замечая того, нажимал на подойник. Дуне было неудобно, но она подойник не убирала.

— Когда из района?

— Ночью. Домой хотелось скорее попасть.

Она взметнула длинные ресницы. Глаза их встретились, и подойник перестал давить. Но Батов и этого не заметил:

— Я спешил с разнарядкой. За сеном сегодня же надо послать.

Дунины глаза померкли. Несколько минут шли молча.

— Да, вот что, я давно хотел спросить, — Батов чувствовал, что Дуня чем-то смущена. — У тебя отец — сапожник?

— Да.

— А он как, крепкий еще? Лет ему сколько?

— Зачем спрашиваешь? Работать, да? — Дуня говорила отрывисто. — А ты говори. Он нужды хлебнул по самое горло. Работать любит.

Батов неожиданно заторопился.

— Вот и хорошо. Так ты ему скажи. Сбрую мы ему поручаем, починку… Ладно?.

Дуня кивнула и скрылась в воротах скотного двора.

Фрося уже ждала ее.

— Ты что это?

— Чего?

— Плачешь?

Дуня провела рукой по глазам.

— Чего выдумала? Это я так. Насморк у меня.

Вечером она передала отцу слова Андрея.

— Согласен?

— Ясно, — живо отозвался Никита. — Где работать-то?

— У Степана в бане.

Наутро, чуть свет, Никита собрал свой инструмент в мешок. Во дворе Степана было еще пусто, когда он постучал в оконную раму.

Подводы за сеном должны были выехать в ночь. Всего шло пятнадцать подвод. Старшим ехал Колька Базанов.

Когда Батов сообщил об этом Сыроваровой, та неожиданно стала возражать.

— А почему не Антипа?

— Базанов — комсомолец, грамотный…

— Тут грамоту небольшую надо!..

— Почему ты против Кольки? Что у тебя с ним?

Смуглое Дунино лицо вспыхнуло румянцем:

— Вовсе не у меня! А ненадежный он… Жаль, что из комсомола не выбросили.

Дуня сама не понимала, что с ней творится.

Батов, давая поручение Кольке, был твердо убежден, что он его выполнит. Андрей знал о разрыве Кольки с отцом и не мог не уважать его. «С Ниной поговорить надо, — думал он. — Насчет Кольки и насчет Миши. Политически они подкованы плохо…».

Между тем Колька готовился к поездке: починил обутки, пошел к Степану и густо смазал их дегтем.

В раздумье Колька шел к дому Калюжонка, где жил последнее время. На берегу у черных бань он неожиданно встретил Фросю. Та несла в одной руке большой чугун, а в другой веник. Колька вспомнил, что сегодня суббота. Завтра — воскресенье… На проталинах городища начнется гулянка, Петька Барсук будет играть на своей гармонии… А Фрося шла мимо, и походка ее казалась легкой, танцующей.

— Баню топить? — крикнул Колька.

Она через плечо кивнула головой. Глаза ее смеялись. Придерживая веник подбородком, она пыталась открыть дверь бани.

— Дай я открою.

Фрося посторонилась, но Колька не спешил открывать. Он смотрел на девушку.

— Ну, чего уставился? — нетерпеливо спросила Фрося. — Чего на мне написано?

— Ничего… Ишь ты какая!

Колька попытался обнять ее. Фрося увернулась.

— Ишь ты! Нашел место…

Колька натянуто улыбнулся.

— Фроська, а ведь Костя женился…

— А дальше что?

— Ну вот… Чего ты ломаешься?

— Мне воля еще не надоела! Обо мне вон что по Застойному говорят… Ты сам обо мне каждому в уши дуешь.

Она отвернулась. Они с минуту стояли молча.

— Я сегодня за сеном еду, — пытаясь завязать разговор, начал Колька.

Молчание.

— Завтра на полянку пойдете?

— Пойдем. Петька с гармонией будет.

Колька достал из разбитой пачки папироску и, пытаясь казаться равнодушным, стал легонько поколачивать мундштуком по ногтю.

— Я в понедельник только вернусь, — не вытерпев, вздохнул он.

— А ты заплачь.

Разговор снова иссяк. Не закурив папиросы, Колька смял ее и бросил на землю.

— Меня ведь отец на Феньке хотел женить.

— Ты к чему это?

— Так… Я ему про тебя сказал. Из-за тебя и ушел-то.

— Ой ли?

— Правда…

— И не врешь?

— Вот те крест! — Колька быстро перекрестился.

Фрося звонко захохотала и прислонилась к косяку. Пушистые, как пчелки, брови ее вздрагивали, будто порывались взлететь.

— Чего тут смешного? — обиженно спросил Колька.

— Крестишься… А еще комсомолец!

Чувство обиды охватило Кольку.

— Ну и что?!

Он повернулся и пошел прочь.

— Коля! — неожиданно ласково позвала Фрося. — А Коля!

— Чего?

— Помнишь, у Шимки сидели, я шапку у тебя спрятала…

— Ну?

— Фитинья всяко меня тогда наругала… Тоже из-за тебя, — она улыбнулась. — Ну вот, теперь квиты.

Она захохотала, подхватила чугун и под самым носом Кольки нырнула в дверь.

А весна шла своим чередом. В этом году она выдалась на редкость теплая. Иногда ночью шел дождь, а утром все тонуло в тумане. Днем припекало. На сухие стебли крапивы садились рыжие бабочки. С солнечной стороны у теплых стен жужжали мухи. Снег лежал только в низких местах да по огородам на северном склоне застоинского холма. Земля быстро прогревалась, и скоро дороги совсем потерялись. Колеса врезались до ступиц. Несмотря на это, во все концы Таловского района вереницами тянулись подводы: телеги, груженные заплатными крестьянскими мешками, насыпью пшеницы и овса.

Шли обменные операции. Везли продовольственную ссуду.

Два дня тому назад ушли в Таловку пять подвод из «Дружбы». За старшего на этот раз уехал Антипа.

Он долго не соглашался.

— Не знаю, как тут Василий один с конями управится (Гонцова за неделю перед тем поставили конюхом) — хворает все. А потом… по такой дороге лошадей срежем, товарищ Батов. Сеять надо будет, а они откажут.

Андрей сам хорошо видел, что лошади истощены, что дороги убийственные, но из райкома предупредили: сортовых семян мало, семена колхозов, которые не произведут обмен до 15 апреля, будут переданы другим.

Он сказал об этом Антипе. Тот сердито сдвинул свою овчинную шапку:

— Приспичило там им. Будто наши семена место пролежат.

— Не в этом дело, Антипа. Ждать, когда просохнет дорога, значит, опоздать с севом.

Буркнув себе под нос, что-де и свои семена не плохи и что-де все это выдумка агрономов, без которых раньше хлеб не хуже рос, Антипа сердито хлопнул дверью. Но наутро, чуть свет, выехал из Застойного. Еще с вечера он тщательно осмотрел телеги, проверил колеса, смазал оси, выровнял тяжи, перебрал сбрую и отдал ее возчикам, строго-настрого наказав:

— Берегите, как глаз.

Уснул он часа два на конном дворе, подложив под голову свою овчинную шапку.

Батов видел все это и, не переставая думать о трудной поездке, утешил себя: