Иван Коробейников - Голубая Елань

— Товарищ Карев, это же безобразие! Какие нам элеватор семена дает?.. Что? Но ведь их надо сортировать! Где? В районе? Триер?..

Он бросил трубку.

— Ты что же это, Егор, не сказал, что триер дают?

— Черт… Вот, право, упустил из виду, — досадливо сморщился Клягин. — Я не думал, что семена будут плохие. И потом я, кажется, говорил…

— Здесь нужно не «кажется», а четкость! — побагровел Батов. — За такие дела знаешь, что бывает?

Триер привезли, и он большим зеленым кузнечиком застрекотал в амбаре. На сортировке работала бригада женщин под руководством Фроси.

В первый же день она заметила, как Анисья, сгребая пшеницу, быстро сунула что-то в карман.

— Это ты чего?

— Завязку с мешка, — откликнулась Анисья.

— Дай ее сюда.

Анисья засуетилась:

— Это я… маленько. Ей-богу! Я, если нельзя, брошу… Вот брошу назад, — растерянно бормотала она, выскребая из карманов зерно.

— У себя воруешь?

— О, господи! Не пострадает же колхоз от одной горсти пшеницы!.. Больше не буду.

Вечером Фрося рассказала об этом случае Батову.

— Несознательность! — отмахнулся было Батов, но тотчас же построжел: — Пресечь надо. Безусловно… А ты следи…

— За всеми не уследишь.

На другой день на сортировку поставили комсомольцев. Им помогали школьники-пионеры.

Рабочих рук не хватало. Особенно много труда требовало животноводство. Солому рубили вручную, запаривали ее, все делали, не имея оборудования и соответствующего помещения, «подворно».

Почти каждый день Дуня Сыроварова говорила Батову:

— Андрей Петрович, людей мне надо на ферму.

— Где их взять? Ты же знаешь, что полеводческие бригады до сих пор укомплектовать не можем. А ты — с фермой.

Один раз Дуня не вытерпела.

— Переведите меня в полеводческую бригаду, — заявила она за какое-то резкое замечание Андрея.

— Что так?

— А так, — у нее дрогнул голос.

— Дезертирство с трудного участка… — начал было Андрей, но не докончил. Дуня метнула на него взгляд, полный упрека и отчаяния, повернулась, на мгновение замерла, словно обдумывая что-то, и вдруг пошла быстрой неровной походкой. Андрей видел, как вздрагивают ее плечи.

В этот день, что бы ни делал Андрей, у него было как-то неспокойно на душе. Вечером, развернув газету, тотчас же отложил ее и нервно зашагал по избе.

Лиза тревожно посмотрела, оторвавшись от шитья.

— Андрюша, случилось что-нибудь?

— Ничего, — коротко бросил он и снова взял газету.

Он читал, но думал о своем, ничего не понимая из прочитанного. Лиза отложила шитье и смотрела на него. Она видела, как осунулось лицо мужа, как тверже и шире стал подбородок, как под глазами легли темные круги. Лизе жаль было его, хотелось приласкать, ободрить… но в то же время что-то сдерживало ее, не позволяло проявить чувство.

Не поднимая головы, Андрей почувствовал, что жена смотрит на него. Он хмуро спросил:

— Чего смотришь?

Лиза вздохнула.

— Почему ты, Андрей, не хочешь со мной поговорить?

— В колхозе наговорился. Целые сутки болтать — язык отвалится, — с непонятным ожесточением ответил Андрей и испугался наступившей вслед за этим тишины. Он глядел в газету и совсем уже не видел ничего.

А Лиза уже не в первый раз спросила себя: «Зачем я приехала сюда? Разве я помогаю Андрею? Может быть, я только отвлекаю его от дела. Может быть, мне лучше уехать?». Не будь таких мыслей, минутная вспышка Андрея, может быть, не так бы задела ее, но сейчас Лиза была поражена. Ее нервы напряглись, и достаточно было одного взгляда Орины на нее, жалкую и растерянную, — слезы так и хлынули.

Слезы всегда пугали Андрея, и он, как щитом, прикрывался хладнокровием:

— Ну вот, потекла водичка. У меня сегодня одна комсомолка плакала… так у той полсотни голов скота на руках, а ты о чем?

Лиза отвернулась. Ее мокрые щеки дрожали.

Тяжело прошел вечер. Все трое, делая вид, что спят, долго не спали.

Утром, улучив минутку, когда вышла Лиза, Орина сказала:

— Андрюша, обидел ты Лизу-то. Не знаю, может, и не мое это дело, а только не по справедливости. Она не в доярки к нам ехала. Что правда, то правда. Только…

Андрей молчал. Орина продолжала:

— Знаю, тяжело тебе. Да и нашей сестре нелегко. Вот ты сказал вчера о комсомолке. Поняла я: о Дуне разговор. Девушка несемейная, и то до слез. А каково семейным, детным? Волю-то женщине дали, а руки не развязали.

Андрей с искренним недоумением возразил:

— У Лизы руки развязаны.

Добрые глаза Орины блеснули хитринкой.

— Всякие веревочки есть! Ты вот все жалуешься, людей не хватает, работать некому. Баб строчишь на правлении, что на работу не выходят, а подумал о том, что у иной два да три за подол держатся?

Андрей вскочил.

— Мамаша! Молчи! Понял… Безусловно. Знаю, знаю.

Лиза была поражена, когда, открыв дверь, увидела оживленные лица Андрея и Орины. Как пришло примирение, потом никто не мог вспомнить.

— Ты будешь заведовать детплощадкой, — сообщил Андрей Лизе. А та, радостно смеясь, говорила о том, что она не знает, как и в руки взять ребенка. Глаза Орины сияли озорным весельем.

— Вот и с Лизиных рук веревочку снял, товарищ председатель. Не все ей к дому привязанной быть.

А про себя она думала: «Вместе будут работать. Третьему-то и некуда будет встать между ними».

…Дня через два после организации яслей в доме Афони Чирочка в правление пришла «жена» Гонцова — Катерина. Она пришла с дочерью. Торопливо развернула одеяльце, пошарила по тельцу ребенка и вынула теплую, пахнущую ребенком, бумажку.

— Вот. Примите и нас в колхоз.

В заявлении стояло две подписи:

«Катерина Суслова. Ирина Суслова».

Андрей, прочитав заявление, потянулся взглянуть на Ирину.

Сияющая, довольная Катерина раскинула одеяльце:

— Посмотрите, — сказала она, — вот мы какие! Да только на чужой каравай рот не разевай: вам, товарищ председатель, свою заводить надо.

У Батова пощекотало в носу, чего с ним, кажется, никогда не бывало, а если и бывало, то об этом он не любит вспоминать…

Дед Быза сосал свой единственный зуб и придумывал, что бы еще наказать сыну.

Максим, одетый в чапан [14] Чапан — одежда из грубошерстной домашней ткани с большим воротником. Одевается поверх пальто. , подпоясанный веревкой, мрачно молчал. Марфа, казалось, понукала его взглядом: «Да ну же! Когда ты уедешь?».

Он сидел, не поднимая глаз.

— Слышь, Максимушка, — заговорил Быза. — Так ты, значит, подрядчика Кузю Обмылка спрашивай. Да угости, он водочку любит… Нет молодца супротив винца.

— Знаю…

— Ну вот… А в цене стой. Крепко стой! Рядись.

Максим прикрыл колени полами чапана, потрогал опояску. Тогда Быза поднялся, задрав бороденку в передний угол, к иконам.