Иван Коробейников - Голубая Елань

— Чего?

— Дело небольшое.

Клягин подхватил портфель и пошел в сельсовет. На площади шумели:

— В чем дело?

— Чего ждем?

Клягин, прислушиваясь к этим крикам, достал из портфеля бумажку и подал Леониду:

— Отправь ее почтой. Только сам. Леватову Анатолию Матвеевичу.

В окно постучали.

— Клягин! Тебя ждем.

Егор сел в агитповозку рядом с Семеном, положив на колени раздувшийся портфель. Батов пошел сбоку пешком.

…Максим в этот день тоже выехал в поле. Он решил пораньше вспахать свой участок. Теперь этот участок входил в колхозный массив, и Максим бил на то, что взять вспаханную землю колхоз не посмеет.

Но не успел он закончить и первый выпряж [15] Выпряж — пахота до того, как лошадей выпрягают для кормежки. , как на полосу, вышагивая по меже с саженным деревянным циркулем, пришли Батов с Антипой.

— Безусловно, ты, товарищ Базанов, молодец, — опираясь на циркуль, сощурился Батов. — Сев ранний наука одобряет. Только вот земельку ты чужую ворочаешь.

— Я из колхоза с землей вышел. Земля эта мне на десять годов дана, — как можно спокойнее ответил Максим.

Батов даже и бровью не повел.

— А мы засеем.

— Как?

— Так, сеялкой… Да ты, браток, не волынься. Иди назад в колхоз. Мы тебя примем.

Максим постоял в нерешительности, затем молча выпряг лошадей, поднял плуг и бросил в телегу. Он понял, что полосы ему не удержать.

Через день единоличникам нарезали землю. Максиму достался участок, принадлежавший когда-то Василию Гонцову. Земля была хорошая, не взяли ее в колхоз только потому, что она выпадала из общего землеустроительного плана.

Максим был доволен, но выехать в поле вовремя ему не удалось: помешал плотник Аверьян.

— Давай работу, а то меня колхоз в Ивановке зовет. Мне без работы мало интересов околачиваться.

— Ты бы обождал, — начал просить Максим. — Ряда была: после сева.

— Нынче люди до Ильина дня сеют!

Тогда Максим вспылил:

— А ты аванец с меня взял? Не можешь ты от меня уйти! У нас договор написан.

— Дай еще пятерку в аванец, тогда не уйду. А то брошу все.

Приходилось давать, и плотник уходил, чтобы назавтра явиться снова.

На пасхе Аверьян загулял с Фадей. Они целые дни проводили вместе, скрываясь по черным баням. Собрав на себя копоть, грязные, как черти, они сидели на полке и попеременно тянули горькую прямо из горлышка. Аверьян, грозно уставя свой черный глаз в горбатую печку-каменку, мычал:

Вечерами они шли к Петьке и возвращались с полными посудинами. Пустые ставили под полок, и, когда Фадя плясал, они звенели. Аверьян пил много, но не пьянел. Максима больше всего пугало именно это. Он знал, что Аверьян уже не раз срамил его на народе, черпая нужные сведения у Фади Уйтика, и от этого сердце сжимала тоска: «Чего человеку надо? Напился — и спал бы».

Однажды Максим сам услышал, как Аверьян кричит на все Застойное:

— Православные, да разве я плотник? У меня топор бисером шьет. Пройди от Свердловска, бывшего города Екатеринбурга, до Омска — ни одной деревни не найдешь, чтоб моей работы домов не было. Вот какой я мастер!

Он поднимал ногу и бил кулаком в подошву:

— Вот где все плотники против меня. Вместе с Кузей Обмылком… А Макся ваш, Быза, мне прогулы устраивает. Могу я это терпеть? А? У него, видать, с деньгами туго. В горшке под печкой изопрели… Хочет не хуже людей, да оглобли коротки!

В окнах над завалинками, усеянными подсолнечной шелухой, топорщились бороды, смеялись рты, помигивали глаза. Казалось, все одобряют Аверьяна. Максим, видя это, дрожал от бессильной злобы.

Когда Аверьян с Фадей спустились к озеру, он догнал их и, как гирей, потряс кулаком, наступая на плотника:

— Что ж это? Ты меня на народе не конфузь! Ты меня…

Разноцветные глаза Аверьяна остекленели, как две цветные пуговицы.

— А-а… Ну-к, что, д-давай! — Он не спеша поставил на землю раскупоренную пол-литровую бутылку. — Давай… Я тебе наличники навешаю с фонарями!

Фадя схватил бутылку и, размахивая ею, встал между ними:

— Мировую! Ставь литр, Максим! А? Я у Фитиньки огурчиков сглядел…

— У тебя кишка тонка — на меня с кулаками лезти! — из-за Фадиного плеча сказал Аверьян.

Максим пошел за ним.

В бане пахло дымом, древесной золой. Максим достал деньги, и Фадя тотчас же побежал в лавку.

Аверьян долго сидел молча, потом скучающим голосом сказал:

— Я ведь трезвый… Я знаю, чего говорю. Не построить тебе дом! Залетела ворона в высокие хоромы, да ее в окошко выгнали.

— Врешь!

— Ничего не вру. Колхозы теперь… Вот тебе и слабо.

Максим нахмурился.

— Ладно. Работать будешь с понедельника.

— А сев?

— Найму… Фадя…

— И верно, — подхватил вернувшийся Фадя. — Ей-богу, Макся, я те сделаю. Мы еще докажем коллективистам.

— Выпей, — предложил Аверьян.

— Нет, не буду.

— Брезгуешь?

— Зачем? У меня дело.

Щурясь от хлынувшего со всех сторон солнца, Максим вышел из бани. Он думал о словах плотника и не сразу заметил Гонцова. Тот шел ему навстречу: «Тоже смеяться будет!» — подумал Максим, но Гонцов, поздоровавшись, сказал ему:

— Вот, Максим Трофимович, природа в человеке. Всех к старому тянет… Я вот радуюсь за тебя, что ты добром ушел из колхоза. Мы ведь не такие выйдем — голенькие! Ты вот строишься, а у нас все прахом идет… Гвоздей тебе, поди, надо? Я бы достал в леспроме. Кладовщик там мне знакомый, Прокоп Мухин. Мужик — ухо с глазом!

Максиму гвозди действительно были нужны. Поэтому он льстиво поддакивал Гонцову, соглашался с ним, а про себя думал: «Пойти шепнуть Батову… Кричат о кулаках, а у себя под боком не видят».

В пятницу, приехав в Застойное клепать сошник, Федька Калюжонок сообщил Батову, что в бригаде Антипы неладно.

— Что такое?

— Клягин чего-то с Антипой поскандалили. Потом Гасников, милиционер, приезжал. Одну корову шибко помяли. Ты сам съезди.

А на стану произошло следующее.

Клягин, обойдя участок, пощупал землю, растер комочек на ладони и, записав что-то в тетрадь, заявил:

— Согласно требованиям агрономии, эта земля под ранний сев не годится.

— Как так? — отнял руки от плуга озадаченный Антипа. — Почему? У нас правлением такой план сработан. Наперво высокие места, где посуше.

— А я говорю — нельзя!

— Тогда я совсем пахать не буду.

— Почему?

— Не буду и все. Я бригадир, я и в ответе. И ребятам скажу…

— Я заставляю! Я, как коммунист, авторитетно заявляю: придется спуститься вон туда, — Клягин махнул рукой, указывая на клетку, которую по плану намечали пахать не раньше, чем через пять дней.

— Ну, я отпахался, — Антипа решительно тронулся выпрягать. — Почему вечор при Батове ничего не говорил?