Иван Коробейников - Голубая Елань

Клягин зашел спереди и взял лошадей за повод.

— Я, как коммунист, не позволю…

— Не позволяешь? Ладно. Так и скажем: коммунист пахать не позволяет.

— Кто? — взревел Клягин.

— Коммунист.

— Повтори!

— Коммунист. Ты сам сказал…

— Хорошо, — ее зная, что возразить, произнес Клягин и повернулся к пахарям, которые, побросав лошадей, столпились вокруг. — Ставлю перед бригадой вопрос: кто за советскую власть и кто против?

Все молчали.

— Кто против советской власти, поднимите руки.

Ни одна рука не поднялась.

— Хорошо. Теперь, для чего поставлены коммунисты?.. Для руководства. Значит, кто не доверяет коммунистам, тот против советской власти. А такой среди вас есть — товарищ Хромых, бригадир первой бригады.

Антипе стало не по себе.

— Как же так? — забормотал он. — Я против советской власти? Что вы? Да я ничего. Я ведь, как кони. Они, христовые, еле здесь ходят. А там ведь сыро.

— Во-первых, лошадь не христовая, а колхозная, — иронически заметил Клягин. — А во-вторых, какие мы есть колхозники?

Клягин выдержал паузу.

— Мы должны быть жертвой коммунизма. Вот что! Велят нам самим вот в эту грязь лечь, и ляжем…

— Ну, ты это не из того уставу берешь! — краснея от негодования, выдвинулась только что прибежавшая Фрося. — У тебя коммунизм-то пугало какое-то выходит… И выходит, что заместо себя ты его в грязь топчешь.

— Но-но! — оробел Клягин.

— Вот тебе и «но». В грязи мы и так належались. За коммунизм мы, может, всю кровь по капле отдадим! А ты грязь…

Поднялся галдеж.

— Тогда я проголосую, — предложил Клягин. — Кто за то, чтоб быть действительным социалистическим ударником раннего сева, прошу поднять руку.

Несмело, вразнобой, поднялись рабочие ладони.

— Большинство! — подсчитав голоса, объявил Клягин. — Перебрасывайтесь на то стекло.

— Неверно! — крикнула Фрося. — Ты о чем голосовал? Ты голосовал об ударничестве, а съехал черт знает на что!

Как ни шумела Фрося, Клягин настоял на своем. Пахать перешли на лог. Там еще стояли синие лужи, — пройдет пахарь борозду, а ее заливает водой. Земля льнула к ногам. К концу выпряжки кони ходили в пене. Антипа выполнил норму только на пятьдесят процентов, а остальные и того меньше. Коров, по настоянию Клягина, тоже перебросили на боронование лога. То, что с трудом преодолевали кони, коровы не могли осилить вовсе Между копытами приходилось ежеминутно чистить. В иных местах воды было так много, что она журчала поверх борон.

К вечеру прямо в грязь упала корова Степана Грохова. Ее сначала пробовали поднимать, но она лежала, безучастная ко всему, часто дышала, и в ней что-то переливалось и булькало, как в бочке.

— Дерите ее, как Сидорову козу, — распорядился подъехавший в это время милиционер Гасников. — Для общего дела нечего своего жалеть. От одной коровы государственное дело не пострадает.

И тут мужичонка, который недавно нашептывал: «молоко подай, а корову в оглобли», с ожесточением стал бить корову. Она не поднималась.

Батов, узнав все это, примчался на стан. Он отозвал Клягина в сторону и, не в силах сдержать негодование, обрушился на него:

— Ты что это, а? Кто тебе разрешил ломать производственный план бригады?

— Постой, товарищ Батов…

— Чего стоять! Угробить ты коней хотел! Коров! Безусловно.

— Ты выслушай! — стараясь не выдать свою растерянность, Клягин закурил. — Мы план-то в кабинете составляли! Ну вот. А в поле вышли — тут дело иное. На ходу перестраиваться надо… Ведь ранний-то сев что говорит: сей в грязь — будешь князь…

«Переборщил я, должно быть, — подумал Батов. — Не мог же он сознательно вредить колхозу». И уже мягче сказал:

— Ну, это мы потом разберем… А вспашку лога надо прекратить!

— Оно, правда, тут рановато, — как бы с раскаянием сказал Клягин. — Сам теперь вижу. Я ведь сразу хотел за тобой послать…

— Ну ладно… Другой раз надо вопрос согласовывать… А о Гасникове я в райкоме вопрос поставлю насчет коровы. Это ему не пройдет!

Корову увезли на телеге в Застойное. За Дуней Сыроваровой прибежала сестренка Миши Фролова.

— Тетя Дуня, айда скорее на ферму.

— Зачем?

— Корову привезли. Дуня ничего не понимала.

— Какую корову?

— А я не знаю, меня наш Миша послал, он привез.

Дуня составляла отчет о надое молока и не торопилась.

За ней послали вторично.

— Что такое стряслось? — с досадой сказала она и поспешила на ферму. Корова лежала пластом, закинув голову. Андрей ощупывал ее ногу. Кругом стояли доярки.

— Ничего не будет! Все равно сдохнет.

— А ежели зашить? Срастется.

— Дорезать! — жестко сказал кто-то.

Несколько голосов подхватило:

— Скотина не мается, и людям подмога.

— И то правда, товарищ председатель. Работа вон какая тяжелая — не грешно и мяском покормить.

В это время неожиданно появилась Лиза. В белом халате, чистенькая, она шла мимо колхозников робко, словно извиняясь за свою чистоту. Перед нею расступились. Она склонилась над коровой.

— Гляди, председательша-то любопытствует, — шептали в дальних рядах.

— Кусочек пожирнее загодя выбирает!

Дуня слышала это, и в ней против ее воли поднималось чувство неприязни к Лизе и горькая обида.

— Запачкаетесь, — недоброжелательно сказала она.

— Надо перевязать перелом, — словно не слыша замечания Сыроваровой, отчетливо и властно сказала Лиза. Скинула халат, стала рвать его на полосы.

Она уверенно прощупала ногу. Перелома не оказалось, и Лиза ловко стала бинтовать рану.

Разговоры затихли. Все, затаив дыхание, следили за ее движениями. Дуня посмотрела на Андрея. Она видела, с какой благодарностью, с какой трогательной нежностью глядел он на маленькие проворные руки жены, видела, как Андрей и Лиза с полуслова, с одного взгляда понимают друг друга…

Когда Лиза выпрямилась, раскрасневшаяся и смущенная вниманием присутствующих, Дуня вдруг шагнула к ней, порывисто сказала:

— Спасибо вам…

— Ну, что вы! Я немного училась… Вот и взялась… — словно оправдываясь, сказала Лиза, счастливая, посмотрела на Андрея.

Они пошли рядом. Он, немного сутуловатый, шел боком, а она, легкая, стройная, вполуоборот к нему что-то говорила и все придерживала одной рукой платье, которое ветер приподнимал и прижимал к ее стройному точеному бедру.

— Молодчина! — сказал Миша Фролов. — Вот это я понимаю.

Школьники пришли на стан первой бригады с песнями. На длинном шесте принесли рогожное знамя. Антипин Ганька выступил вперед и, подняв над головой узкую ладошку, крикнул:

— В борьбе за рабочее дело, пионер, будь готов!

Разноголосый хор ответил:

— Всегда готов!

— Вот это да! — в раздумье сказал Калюжонок.

Антипа в растерянности схватился за шапку. Его поразила дерзость сына. «Ишь какой ты!.. Как же это? — думал он. — Будто прочитал. И не запнулся. Ну, ловкач!..».