Иван Коробейников - Голубая Елань

— А как же? — пролепетал Дерябин.

— Что как?

— Ну… Комиссия и вообще…

Карев рассмеялся.

— Так вы же и есть комиссия.

Дерябин достал из штанов большой клетчатый платок и вытер на лбу крупные капли пота.

— Но я… я, Николай Александрович, должен… Словом, мне надо. Я должен сказать жене. Приготовиться.

Карев откровенно рассмеялся.

— А-а! Ну конечно, конечно. Испросить благословения от вышестоящего домашнего начальства необходимо. Хорошо. Идите. Но помните, Андрей Петрович будет ждать вас не более сорока минут.

Когда за Дерябиным закрылась дверь, Карев помрачнел.

— Ну, гусь! И где его только выкопал Храмцов?.. Да, так что я говорил? Ага! Я тебя, Андрей, рядом с этим типом не ставлю — боже упаси, — но все-таки послушай моего совета: не ищи на стороне причин своей неразворотливости… Как с ростом колхоза? — резко изменил Карев тему разговора.

— Приняли четырнадцать хозяйств. Заявлений было шестнадцать — двум отказали. Да три хозяйства сами вышли.

— В чем причина?

— Что вышли?

— Нет. Почему отказали?

— Крепкие середняки.

— Вот с этим вопросом, Андрей, надо быть осторожнее. Середняк колеблется. И это понятно. Ему вроде бы и так жить не плохо, а тут какую-то новую жизнь предлагают, да такую, какой он сроду не жил. И черт его знает, какая она, эта жизнь! Это словно кота в мешке выбирать: то ли он пестрый, то ли серый? Да ловчий ли? Середняку надо показать этого кота, надо на деле доказать все преимущества коллективного труда, а когда он выбрал, то отказывать, сам посуди, и расчета, вроде, нет. А? Как думаешь?

— Ну, это как сказать. Я про Гонцова тоже так думал, а оно вон как обернулось. Не все с добром идут в колхоз. Другой с камнем за пазухой.

— И это верно. — Карев посмотрел на часы. — Ну, мне пора. Так ты возьми в работу этого межевого инженера, — выходя из-за стола, продолжал он. — Экое звание дикое: межевой инженер. А действуй сообразно с обстоятельствами. Советуйся с активом. Есть такой?

— Есть.

— Думаю, что есть. С нами подавляющее большинство. Только надо уметь завоевать его. Был я у тебя, видел: народ хороший А раздел сенокосных угодий планируй с учетом сказанного мною. Будет время — вся земля на веки вечные будет отдана колхозам, а пока не бойся единоличнику дать, если он не враг. Ведь его скот не сегодня-завтра в колхозе будет. О сплошной не зря говорим. Опора теперь у нас есть — машинно-тракторные станции. Вам даем трактор. Пока один. Но вот скоро вступит в строй тракторный. Возможно, осенью получим партию новых машин — дадим еще. Конечно, если кадры подготовишь.

— За кадрами дело не станет.

— Верю. Пора, Андрей, колхозную партячейку сколачивать. Люди у тебя для этого есть… Да, кстати, как там изобретатель прополочника Грохов Степан поживает? Я слышал, вы его исключать собирались и чуть было не исключили? Уж не он ли в числе тех, кто вышел?

— Нет, из колхоза Степан не пойдет. И исключать мы его не исключали, а с бригадиров сняли.

— Вот как! Что же он теперь делает?

— В кузнице.

— Изобретает поди опять чего? Мужик он толковый.

— Родня его сгубила. Дочь у него за сыном Гонцова… А потом тесть-кулак. Колесников Фрол. Здесь, в Таловке, живет. Как видишь, родня все — оторви да брось.

Карев рассмеялся.

— А что ты думаешь? Может быть, так и следует поступать: отрывать. Родня, родней, а самого человека беречь надо, коль честный, хороший. Словом, присматривайся. Партийную линию держи твердо, но с маху не руби. Учи и сам учись у народа. У него всегда есть чему поучиться. Вернусь вот из окружкома, постараюсь заглянуть к тебе. Избача вам надо подобрать. Ну, будь здоров! — последние слова Карев говорил уже на лестнице.

Простившись с секретарем, Батов достал часы. До отхода поезда оставалось двадцать минут.

«Не успеет и домой забежать, — подумал он, — а ведь у него тоже поди-ка высшее домашнее начальство есть».

Бесполезно прождав Дерябина до четырех часов, Андрей один выехал домой.

В то время, как Андрей Батов беседовал с секретарем райкома, а Цапуля с Антипой потягивали махорку в Засеке у колодца, на улицах Застойного наблюдалось непонятное оживление. Несмотря на будний день, никто не работал. Бабы перебегали от соседки к соседке, мужики собирались с оглядкой под сараями, у малух — подальше от лишних глаз. Толковали вполголоса.

— Слышь. Говорят, председатель в Таловку за землемером уехал.

— Да ну-у!..

— Чем свет укатил. Черти в кулачки не били. Анисья видела, как с Антипой-коновалом сам-два укатили.

— Ну, теперь натворят делов. Знаем мы этих землемеров. Он в свою стрюмелябию глядит да штоф видит.

— Кабы штоф… Этот по директиве действовать будет.

— Известно уж. Как пить дать — отмахнут у тех, кои не в колхозе, и сенокосные наделы, и посевы. Ворон ворону глаз не клюет…

Более благоразумные возражали:

— Не может того быть. Мужика без земли не оставят. Мужик землей живет.

— Как же, держи карман шире. Окулачат за милую душу. А и не окулачат, так дадут, вон как веснусь Максиму — самую неудобь.

Больше всех кричал Спиря Малушко. Дико вращая глазами, он возмущался:

— Это как же, граждане и трудящие крестьяне! Колоть скотину нельзя, а голодом, значит, морить ее можно? Чудно-о. А?

Ему поддакивали осторожно. Еще памятны были дни, когда важенинского пустобреха таскали в ГПУ.

— Чудно-то оно, конечно, чудно… Оно ведь известно: сено — годовой запас. Не поставил сенца — скотинку либо на базар, либо к обуху. Вот тут и рассуди.

Иные в недоумении разводили руками:

— Э-эх! Как токо жить будем?

— Жить-то! Жить… — всюду встревал в разговор Саввушка Сорока, по-уличному Пустобрех. — Я вот те недолго скажу, — скороговоркой говорил он, будто с неба сваливаясь. — По-писаному все идет, мужики. Как есть, все по-писаному. Вот те только и есть — натягай веревочку.

Саввушку на селе считали придурком. Это он вступил в колхоз в самую пору его развала. Вызвал его как-то Багов в правление, чтоб послать в лес на пожар. Отговариваясь разными болезнями, Саввушка наконец сорвал с головы шапку, хлопнул ее об пол и решительно заявил:

— Председатель. Я те вот что скажу. Я вот те недолго скажу: пиши меня в колхоз. Вот те только и есть — натягай веревочку. — До этого он и слушать не хотел о колхозе. Да и тут дня через три или четыре он уже уводил с конного двора свою единственную хромоногую лошаденку и на всю улицу орал:

— Вот те только и есть — натягай веревочку! Мне теперь ухо режь — не пойду в колхоз.

Кто-то спросил его:

— Чего ж ты, Саввушка, заходил тогда?

— А из антересту, — не задумываясь, отвечал Саввушка. — Я вот те недолго скажу: из антересту заходил, из антересту и выхожу. А что? Правильно! Пущай на всю Расею один я единоличник останусь. Чудно! Тоды, может, за мое здоровье акафист сложат либо песню, как про Стеньку Разина. Вот те только и есть — натягай веревочку…