Иван Коробейников - Голубая Елань

— Забирай вон их, — со злостью указала она на забившихся в угол ребят. — Только и есть твоей наживы…

Однако она и слова не сказала, когда Антипа повел со двора старую кобыленку. И даже тогда, когда весной многие побежали из колхоза, она не пыталась вернуть лошадь, хотя в минуты раздражения частенько корила Антипу.

«Шумишь ты, как сухой веник, — думал сейчас Антипа, шагая в сторону правления, — а сердце у тебя доброе…». Впервые, может быть, в нем возникло чувство какой-то щемящей нежности к жене. Он осторожно поправил гарусный пояс и одернул рубаху. «Ох уж эти бабы! Какую они силу имеют над мужиками! Уму непостижно…».

Теплые сумерки опускались на землю, размывая тени и скапливаясь за каждым выступом земли. Солнце уже закатилось, только розовый свет зари проступал повсюду: на деревьях, на крышах домов, на траве и даже на черной дороге — чем ниже, тем призрачнее, порой уже теряясь. Но стоило на мгновение чуть приподнять глаза, как снова начиналось борение розовых красок, все более теряющихся во тьме.

Около правления маячила женская фигура. Кто это — узнать было уже трудно, но Антипа понял, что женщина кого-то ждет. Она то садилась, то быстро вставала и, пройдя до угла, нетерпеливо всматривалась в конец улицы, прислушивалась, но, видимо, все ожидания ее были напрасны, и она снова шла к воротам, садилась на лавочку, чтоб тут же встать и начать все сначала. Шорох шагов насторожил ее, но она не поспешила скрыться, как того ожидал Антипа, уже замеченный ею, а наоборот — пошла к нему навстречу, и он узнал Дуню.

— Ты чего тут? — невольно вырвалось у Антипы.

— Андрей-то Петровича все еще нет… — В Дунином голосе слышалась тревога.

— А-а!.. Ну что ж. Приедет, приедет. Дел у него там, как поди-ко, блох в собаке. И дорога, опять же, не ближняя. Ничего. Гляди вот и приедет. — Антипа старался говорить спокойно, непринужденно, а по сердцу так и резануло. «Фу-ты, ну-ты! А ведь тут на самом деле того-самого… Еще коевадни [20] Коева́дни — как-то на днях. Любавка мне чего-то лепортовала, будто Шимка болтает, что промеж председателем и фермеркой «узелок завязался». Я втуне тогда пустил, а оно вот на́ поди…» — Думая так, Антипа почувствовал, как теснит его гарусный пояс.

— Фу! Ну, ладно. Пойдем. Остальные-то правленцы все собрались?

— Все. — Дуня неохотно двинулась за Антипой.

В правлении, не зажигая огня, сидели Калюжонок, Нина Грачева, Семен Шабалин, Миша Фролов и три-четыре человека из колхозных активистов.

— Вы что тут без огня в жмурки играете? — весело спросил Антипа и, шаря по карманам, забрякал спичками. — Лампа-то есть?

— Наверное, есть. Не смотрели, — отозвался Калюжонок.

Антипа нашел на буфете семилинейную лампу и зажег ее. Вокруг стекла тотчас же заплясала рыжая бабочка. Касаясь стекла, она падала на стол и долго билась вкруговую, шурша крылышками, стараясь подняться. Когда ей это удавалось, она вновь с еще большей отчаянностью летела на огонь. Видя это, Дуня бросилась к столу и, когда бабочка упала, накрыла ее ладошками, сомкнутыми у больших пальцев, как две створки раковины. Мягкое и щекотное касание крыльев наполнило Дуню чувством тихой радости. Она подошла к створке и, вся подавшись вперед, осторожно раскрыла ладони. Бабочка несколько раз устало смежила крылышки, затем расправила их, побежала по смуглому запястью и снова влетела в комнату. Однако ничего этого Дуня уже не видела. Она вся превратилась в слух. Где-то далеко, под самым лесом, на берегу Кочердыша, раздавался еле уловимый стук колес. Дуня торопливо вышла из комнаты.

Антипа шумно заерзал на месте.

— Глупый! И скажи ты, с чего это метляк завсегда на огонь лезет? Тут хоть стекло, а то, бывает, на поле разведешь костер — сколь их налетит, и все в огонь. Горят и летят. Горят и летят… — Антипа говорил с необычной для него жестикуляцией, размахивая руками.

Почему-то именно теперь он уже нисколько не сомневался в своих догадках и делал все возможное, чтоб только другие не поняли, что заставило Дуню так поспешно выйти. Он говорил еще что-то и все время чувствовал, как его давит этот проклятый гарусный пояс. Попытался ослабить, но где там: диковинный узел был затянут намертво.

…По-новому открылась жизнь Дуне Сыроваровой после лесного пожара. «Я люблю его! Люблю, люблю!..» — постоянно, как солнечным светом, было пронизано все ее существо. Чувство это было столь неожиданно и ново для нее, она так долго не хотела сознаться себе в нем, что теперь, после пережитого в лесу, оно целиком захватило ее и, казалось, уже ничто в целом свете не могло помешать ему. Правда, Дуня не могла не сознавать, что судьба наградила ее трудной любовью. Трудность эта, как она понимала, прежде всего состояла в том, что Андрей был женат. Но ведь она и не думает совсем отбивать его у Елизаветы Николаевны, которую она также любит и уважает. Затем трудность была в том — и об этом, пожалуй, Дуня помнила больше всего, — что Андрей Петрович был председателем колхоза и не просто председателем, а партийным председателем — двадцатипятитысячником, то есть человеком особым, совсем не таким, как другие. Все это Дуня понимала, но понимала по-своему, и ей даже в голову не могло прийти, что кому-то может быть смешно или больно в то время, как ей хорошо, или что кто-то своекорыстно использует ее светлое чувство, которое ни на что не рассчитывает, питаясь само собой.

Все те несколько дней, которые Дуня провела в тесной беленькой комнатке медпункта, в комнатке, наполненной запахами хвойного дыма и лекарств, она не переставала думать об Андрее.

И когда однажды фельдшер сообщил ей, что звонили из Застойного, она так и встрепенулась вся.

— Кто?

— Председатель…

Дуня чувствовала себя уже хорошо. Нога почти не болела, но фельдшер выписывать не спешил. Он приходил каждый день и сам натирал ногу какой-то рыжей вонючей мазью. Руки его, холодные, белые, с рыжим пушком на пальцах, противно скользили по ноге. Но и это не омрачало светлого чувства первой девичьей любви. Батов позвонил снова. Сказал, что утром в леспром выйдет подвода, и Дуня, если захочет, может с ней приехать. Захочет ли? На крыльях бы улетела…

Ночью пошел дождь. Он барабанил в окно, крупный, как горох. Дуня распахнула окно. Дождь хлестнул по подоконнику. Брызги его окропили Дуне лицо. Вместе с ним в комнатку хлынули смешанные запахи мокрой земли и леса.

Наутро приехал Федя Калюжонок.

— А у нас сегодня ночью дед Быза умер, — сообщил он.

Но и это известие не омрачило Дуниной радости.

Дуня хотела увидеть Андрея. Встреча произошла совсем неожиданно на ферме. Дуня сверяла молочные ведомости, а Манефа мыла фляги. Вдруг на пороге появился Андрей Петрович.

— Здравствуйте! — сказал он.