Иван Коробейников - Голубая Елань

В душе Саввушка ругал свое непостоянство, но из упрямства и озорства ходил и баламутил народ.

— Все по-писаному идет. Как есть, все по-писаному. Ведь так, Мирон Григорьевич?

Мирон, которого Саввушка перехватил в тесном переулке, только скосоротился. Мало того, что свой дурак, Спиря Малушко, вот где сидит, не доставало еще с Пустобрехом, с «натягай веревочкой» связаться.

— Нос воротишь! — крикнул Саввушка. — А ведь я тебе недолго скажу. Только и есть — натягай веревочку!.. — Он захохотал. А Мирона передернуло всего: он увидел, как Пустобрех красноречиво обвел рукой вокруг своей головы.

Слух о том, что Батов уехал в Таловку за землемером, сам по себе не очень беспокоил Мирона. Видали на своем веку землемеров. Братаны бы вот только не подвели. Наградил господь родней. Влас жаден, Спиридон ленив, а Малушко не лучше вот Саввушки — пустозвон.

Мирон решил поговорить с братьями. Каждому сказал:

— Вечерком зайди ко мне. Да так, чтоб никто не видел.

Братья выслушали молча. Только Малушко мотнул головой, оскалился:

— Это што, братушко, навроде как бы домашний пленум?

— Дурак! — обрезал Мирон. — Давно с тебя стружку снимали… Добрякаешь языком, что совсем с головой оторвут.

Малушко рукой махнул.

— Ладно. Приду.

Мирона слушались все. Даже Влас, который был старше его на семь лет. Было это, может быть, потому, что из всех братьев один Мирон окончил церковно-приходскую школу, тогда как Влас и Спиридон совсем не учились, а Малушко, в детстве золотушный и хилый баловень матери, в школу ходил только один год и еле-еле читал по складам. Было у Мирона и второе преимущество: он семь лет служил в армии. В семье да и на селе за ним укоренилась кличка «Солдат».

Сам старик Григорий Важенин произносил это слово с гордостью:

— Мой-то вон солдат!.. — А остальным сыновьям, когда-либо неугодившим ему, выговаривал: — Остолопы! Бестолочи! Вон Миронко, одно слово — солдат! Слуга царю и отечеству. А вы что-о!..

Солдатчина действительно не прошла для Мирона бесследно. В его ухватках, разговоре было что-то необычайное. А главное, насмотревшись на службе, как хозяйничают в своих усадьбах немцы-колонисты — Мирон служил под Одессой — он по возвращении домой первый завел многопольный севооборот, купил садилку, жатку, чем ввел скупого Власа в страшное огорчение.

— Пикнули денежки, — ворчал Влас. — Захочет бог — хлебушко и без машин вырастет. Баловство одно…

Однако выгода «баловства» была столь очевидна, что уже выделенный из хозяйства отца Влас в первый же год воспользовался помощью машин.

Когда отменили продразверстку и ввели единый сельскохозяйственный налог, Мирон раздул такое хозяйство, что скоро в окружной газете «Вестник Зауралья» появилась заметка, в которой предприимчивого крестьянина называли «культурным хлеборобом». А осенью после уплаты налога Мирона вызвали в рик и вручили грамоту. Это было аляповатое произведение гектографа. Под расплывчатым лиловатым текстом нарисованы: бородатый, похожий на Власа, мужик и рабочий в кепке. Рядом лежали серп и молот. Мирон вложил грамоту в рамку под стекло и повесил в передний угол большой горницы вряд с иконой Пантелеймона-целителя.

Однажды Влас заметил брату, что не следовало бы бесовскую бумагу вешать рядом с божницей.

— Почему бы это? — поинтересовался Мирон.

— Да на ней антихристова печать: серп и молот.

Мирон на то многозначительно хмыкнул. Разговор происходил во время домашнего праздника, лишних никого в доме не было, и он, взяв листок конфетной обертки, крупно написал на нем химическим карандашом в одну строчку: МОЛОТСЕРП.

— А ну-ка, Малко, читай. Чем вся жизнь эта кончится, чем наше сердце успокоится? — Мирон поставил свой толстый указательный палец с круглым темным, как старинная монета, ногтем на букву П. — Вот с этого края читай…

Малко медленно по складам прочитал все слово, ничего не понял и ошалело уставился на брата. Потом вдруг заржал и залпом выпалил:

— Престолом! Ого-го! Ей-богу!.. — Он еще раз про себя прочитал, двигая пальцем по строке и, словно боясь поверить, растерянно оглянулся. — Гляди-ка. В самом деле престолом… Как же это так! А-а? Ведь это значит…

— Ничего не значит… — Мирон скомкал бумажку и бросил в топящуюся печь. — А ты, грамотей, язык зажми меж ногами. Читал да забыл. Понятно?

С тех пор грамота для Важенят приобрела новый таинственный смысл. Даже набожный Влас проникся к ней уважением. Что же касается самого Мирона, то, не веря в тайное пророчество слов «молот», «серп», открытое ему отцом Павлом, он хранил грамоту и вывесил ее в передний угол отчасти по тщеславию, а больше, пожалуй, от того, что как-никак документ: придет час — может и пригодиться.

Такой час действительно пришел. Когда Важениных арестовали по делу Ускова, Мирон на первом же допросе заявил:

— Я природный хлебороб, товарищ следователь, и советской власти помощник. У меня даже грамота от рика есть.

— А почему ты не в колхозе? — ответил на это следователь.

— По головокружению исключили, хотя и было желание…

— Так в чем же дело?

— Так самолюбие же надо иметь, товарищ полномоченный…

Важенят отпустили.

— Орать поменьше надо, — поучал Мирон братьев, когда они возвратились домой. — Плетью обуха не перешибешь, а мозоли набьешь…

Братья пришли к Мирону, как он их и предупреждал, «по сумеречкам». Дома была одна Миронова жена Наталья — баба больная и неразговорчивая. Она встретила гостей на крыльце и односложно сообщила:

— В бане хозяин…

А когда, ничего не понимая, братья двинулись к бане, бросила вдогонку:

— Веники на пятрах.

Мужики переглянулись. Чудит Солдат! Однако взяли по венику и один за другим шагнули в темный предбанник. В бане раздавалась частая шлепотня с присвистом и сладким стенанием. От горячих банных дверей струился перекипевший пар, влажный, с хлебным духом и горьковатым настоем березовых листьев.

— Ишь ты! Квасом бздает! — потянул носом Спиридон и, чувствуя, как повлажневшее тело вдруг охватил томительный зуд, первый прошмыгнул в баню. За ним полезли Влас и Малушко.

Парились долго, всласть. Потом, разомлевшие, лежали кто на полке́, кто на лавках.

— Так-то без подозрениев, — потягивая из берестяного туеса душистый квас-травник, говорил Мирон. — Да и голова лучше варит. А созвал я вас вот зачем. Что Батов поехал в Таловку за землемером, не знаю — правда, не знаю — нет. Поживем — увидим. А косить время приспело. Так и так траву делить будут. Вот мой вам наказ, хотите жить — в спор не вступайте. Понятно? Мы по наделам — по межам да по колкам — накосим на ползимы, а остальное в казне прихватим. Объездчик Осолодков нам в этом деле уважит. Ему сунь красненькую — он пол-Елани отдаст.