Аркадий Чернышевич - Затор на двадцатом

На своем дворе в глаза Лукашу сразу бросился трактор, который стоял под навесом. «Глаза мозолишь, — подумал он, вспоминая пару лошадей у колхозного гумна. — Притащил я тебя сюда…»

В хате он заметил что-то необычное. Жена сидела на кровати в новом платье, словно собралась в гости, а теща увязывала что-то в узел. Лукаш понял: пришла пора.

— Я пойду возьму лошадь, — сказал он.

— Не надо, Лукаш, я сама дойду. Ты лучше проводи меня. А ты, мама, пока будь за хозяйку.

— Который раз ты мне об этом говоришь. Иди, и чтоб все было хорошо и счастливо.

В родильном отделении Ганну приняли сразу. Лукаш даже не успел ей ничего сказать.

Он шел домой и думал, что надо трактор вернуть в МТС. Дома Лукаш пообедал на скорую руку и снова стал одеваться.

— Куда ты собрался, Лукаш? — спросила теща, когда он выходил из хаты.

— Отведу трактор в МТС.

— Скоро вернешься?

— К вечеру буду дома.

В МТС он не задержался. Сдал трактор и пошел домой. Путь был недалекий: семь верст. Приятно было идти пешком, особенно по лесу. Правда, стала портиться погода. Небо покрылось дымкой, она постепенно заслонила солнце. Мороз стал спадать. Когда Лукаш пришел домой, уже совсем стемнело.

Дома Лукаш бродил по хате, не находя себе места. Он сам не знал, что волновало его сегодня: то ли что жена в больнице, то ли эта несчастная сечка, или трактор, на который он больше, может, не сядет.

На дворе тем временем началась метель. Мороза не было, но ветер крутил влажный снег, наметая его в сугробы.

В тот вечер Лукаш лег рано, но долго не мог уснуть, и сон его был тревожный и беспокойный.

Его разбудили в шесть часов утра. Пришла дежурная сестра из больницы и сказала, что Ганну надо везти в Вилейку.

«Что делать? — лихорадочно думал Лукаш, надевая полушубок. — Нужна машина, а где ее взять? У сельской больницы нет скорой помощи. Только Навроцкий может выручить, только он… У него легковая. Проклятая сечка!» Она снова вспомнилась Лукашу. Но уже не было времени о ней думать. По заметенной улице он бегом помчался к председателю колхоза.

Навроцкий не спал. Он сидел за столом и что-то подсчитывал. Рядом, склонившись над чистым листом бумаги, чертил его сын Василь, который заочно учился в сельскохозяйственном институте.

Когда Лукаш рассказал о своей беде, Навроцкий вскочил со стула.

— На дворе метель!

— Метель! Снега тьму намело.

— Василь! — сказал Навроцкий сыну. — Собирай комсомольцев. Берите лопаты и как можно скорее, на дорогу. Сначала расчищайте улицу.

Через минуту Василь уже был в валенках и полушубке.

Когда сын вышел, Навроцкий тоже стал одеваться.

— Когда придет беда, то обязательно не одна, — сказал он Лукашу. — Будь это вчера, мы бы эти полтора километра до большака мигом проехали. А ты как раз и трактор в МТС отвел. Он бы нам сегодня помог.

Он посмотрел на Лукаша, на лице которого была написана безнадежность, и добавил:

— А ты успокойся. Эту беду мы осилим. Комсомольцы помогут, я с ними дружно живу. А вот другая беда: я своего шофера на три дня отпустил. Поехал к родным на свадьбу. А шофера́ с грузовых, сам знаешь, в других бригадах.

— Я сам поведу машину, — хриплым голосом ответил Лукаш.

— Нет. Сегодня у тебя, брат, голова кружится. Я поведу. Только вот шоферских прав у меня…

То холодное утро на всю жизнь осталось в памяти Лукаша. Как у него тогда щемило сердце! Хоть бы успеть, хоть бы несчастье не произошло в дороге.

Улицу проехали медленно, но без задержки. Когда они выехали из деревни, Лукаш еще издалека увидел, как на дороге шевелились люди. Это комсомольцы расчищали снег. Машина двигалась медленно. Останавливалась ненадолго. В одном месте забуксовала, но ее подтолкнули сильные руки комсомольцев.

Лукаш время от времени обращался к медсестре: «Как Ганна?» Успокоился только тогда, когда жена подала голос. Хотелось самому выскочить из машины, схватить лопату и разбросать эти проклятые сугробы. Начинался рассвет, и Лукаш стал узнавать знакомые фигуры юношей и девушек. Они работали с увлечением, перебрасывались шутками, смеялись, бежали наперегонки от одного сугроба к другому, обгоняли машину, которая медленно шла по расчищенной дороге.

Уже стало совсем светло, когда машина выбралась на большак. Молодежь весело зашумела:

— Счастливой дороги!

Навроцкий переключил скорость. Машина рванулась вперед, и не прошло и часа, как она остановилась в Вилейке у крыльца больницы.

— Жива ли ты? — глухим голосом спросил Лукаш у жены.

— Жива, Лукаш…

Потом они с Навроцким стояли в коридоре, и Лукаш не находил слов, чтоб выразить благодарность этому человеку.

— Поблагодари комсомольцев. Ты, понятно, останешься?

— Останусь.

— Ну а я, пожалуй, поеду.

Лукаш стоял и думал. «Белоручки… образованные… что они понимают в жизни. Дурень, дурень! Здороваться с ними не хотел. А они! А если бы не они?..» И Лукаш понял, что это он сам остался позади, хотя и думал, что все время идет впереди.

Домой Лукаш вернулся через три дня. Жена осталась в больнице, но он был спокоен. Все прошло хорошо, и теперь у него был сын. Дочка и сын! Теперь он считал себя настоящим отцом, потому что какой же это отец, если имеет одного ребенка.

В первый день ничего не хотелось делать. Даже новая хата не радовала, как раньше. Что сто́ит хата по сравнению с живым человеком! Лукаш почувствовал — планы и мысли его изменились. В них вошло нечто новое, настоящее, человеческое, пусть даже пока не очень понятное, но оно заставляет иначе смотреть на людей, на их взаимоотношения. Он понял, что жизнь — это не только свое благополучие, маленькое личное счастье или горе, а нечто более значимое и глубокое.

Лукаш ожидал Навроцкого. Непонятно, почему он был уверен, что председатель придет к нему и скажет: «Может, ты останешься работать в своем колхозе, Лукаш Малюга?» Ему теперь хотелось услышать эти слова. Навроцкий должен прийти. Разве с того утра между ними не установились хорошие отношения, не исчезла неприязнь, разве не чувствует теперь и Лукаш, что без своих людей, без колхоза, о котором он не хотел думать тринадцать лет, его жизнь станет никчемной, пустой, скучной.

Но Навроцкий не пришел. И Лукаш пошел к нему сам. Вечер был сырой и серый. С крыш капало. Осели сугробы. На дороге стояли лужи, вода хлюпала под ногами.

Лукаш застал Навроцкого дома.

— За Ганной пора ехать? — спросил Навроцкий, поздоровавшись. — А ты садись. Это не так спешно, как тогда, когда везли в Вилейку.

Лукаш сел.

— Да нет же, Сергей. За Ганной ехать еще не пора. Решил я, Сергей, остаться в своем колхозе.

Он ожидал, что Навроцкий обрадуется и пожмет ему руку. Разве он не лучший механизатор в районе? Какой председатель колхоза отказался бы его принять? Но Навроцкий вынул сигарету и закурил.