Борис Романов - «Пане-лоцмане» и другие рассказы

Я представил себе сутулую фигуру Вадьки Тартюка, какой я видел ее в последний раз на плавбазе, пожал гостеприимную макаровскую руку и полез обратно в грузовую сетку…

А потом я увидел Тартюка в знакомой куртке, сидящим верхом на куче всякого снабжения в кузове грузовика. Я помахал рукой, он лихо откинулся назад и громыхнул по крыше кабинки. Грузовик чавкнул тормозами, и Вадька спрыгнул прямо в холодную грязь.

— Бонжур! Видишь, какие пироги…

— Закури, Вадя.

— Не надо. Чего же ты не заходишь? Я уже месяц как в порту. Вышибли из-под меня капитанское кресло. Теперь каждый со мной снова на «ты», словно мы все щи из одного лаптя хлебали…

Он виновато усмехнулся:

— Рано, выходит, меня потянуло в лакировках ходить, сапоги еще поносить придется…

Что ему было сказать? Уж очень неожиданно он спрыгнул с грузовика, хотя сапоги, конечно… А я тоже хорош гусь, последние годы все со стороны на Вадьку смотрел, будто могу поклясться, что со мною такого не случится!

— А ты, слышал, капитанишь? Это хорошо. — Он обернулся к кабинке: — Да не шуми ты, Анн Михална! Успеешь еще два раза до обеда, если шофера за баранкой не усыпишь!.. Вот экспедиторша попалась, понимаешь!

— Ничего, бывает и хуже…

— Что же делать, переживем и это, как ты думаешь?

Вадька Тартюк поставил ногу на грязный, облепленный глиной и рыбьей чешуей скат, уцепился за борт грузовика, и из клубов маслянистого дизельного дыма до меня долетело:

— Хреново без вас, ребята! Силь ву пле на Джорджес-банку, а!

В те времена мы еще ловили рыбу на Джорджес-банке.

1967

Капитана занесло сюда случайно, «осенней непогодой», — как он сам шутя сказал ей. Разумеется, его не принесло сюда, как сорванный осенний лист, — он сошел на берег с теплохода, одного из немногих больших торговых судов, швартовавшихся в этом году у коричневого плавучего причала, среди длинных и молчаливых военных кораблей.

А на ней была серая юбка, почти такая, какой она значится в старой полуморской-полублатной песне, и тонкая кофточка. И чулки у нее были черные, только не плотные, а такие, что сквозь них слегка просвечивала кожа. Капитан это сразу увидел, он привык замечать детали и не думал, что это неприлично, чего уж там.

За его спиной двое старших лейтенантов полушутя-полусерьезно показали ей кулаки, капитан это тоже успел заметить.

Она ему рассказала, что сейчас уже не танцуют твист, а когда он попытался протестовать, быстро-быстро объяснила ему, что в моде нынче шейк и медисон, а что касается старших лейтенантов, то это друзья мужа и, конечно, они имеют полное право немного ревновать и вообще следить за ней.

Капитан не совсем был уверен, что теперь в моде шейк и медисон, а также что старшие лейтенанты имеют право следить за ней, пусть даже и немного, — но возражать не стал. Зачем ей это надо? Шторы на окнах были раздернуты, за стеклами светился мягкий снег, музыка тоже была задушевная. И к чему человека огорчать правильно придуманными доказательствами, словно и так не видно, что он не дурак и мог бы выложить по всем этим поводам три тысячи прописных истин?..

Вот так примерно они и разговаривали, то есть больше молчали, потому что иногда бывает и так, что чем больше молчишь, тем больше и расскажется. Во всяком случае, они-то чувствовали, что так бывает, а может быть, уже и знали это. Но все время нельзя молчать, когда вас двое да еще в толпе, это уже действительно становится неприличным, и капитан попросил ее о таком одолжении, чтобы она ему без обиняков сказала, когда он ей надоест. Он так изъяснился:

— Только скажите мне, пожалуйста, сразу, когда моя персона вам надоест.

Капитану не исполнилось тридцати, и он по молодости еще допускал в разговоре с женщинами витиеватые выражения; не помогло и то, что он успел помотаться по свету. Ей-богу, лучше молчать, когда не говорится просто, лучше взять ее за руку или, наоборот, руку ее отпустить — и все ясно.

Так вот, капитан ее попросил об одолжении и взял за руку, и она ему ответила: хорошо. Как ответила? Да просто же: руку из его руки не выдернула. А другой рукой потрогала значок у него на груди и уже вслух сказала:

— Красивый. Это что?

Он ей тоже вслух ответил:

— Это значок капитана дальнего плавания.

Тогда она грустновато добавила:

— А у него такого нет. И никогда не будет. — Руку она все-таки вытащила, и стало понятно, что «у него» — это значит у ее мужа.

Но все же, когда он ее вел обратно, к подружкам, она на него прямо посмотрела и сказала:

— Вы мне еще не надоели.

Оказалось, что глаза у нее голубые, как в той же уже упомянутой песне.

Капитан твердо кивнул и вдруг заметил, что в зале жарко, потому что они станцевали четыре танца подряд. У него лоб загорелся, хотя не было выпито ни грамма даже слабоалкогольного напитка, так как единственная столовая в базе была на переучете, а на судне он сделать этого не догадался.

Неудобно было стоять в зале с идиотским румянцем на лице и в мундире при всех регалиях, но он таки досмотрел, как она подбежала к своим подружкам, улыбнулась им — и те заулыбались.

Однако на следующий танец он пригласил не ее, а другую женщину из соседней с ними компании, красивую и веселую, она даже таяла в танце, но все это было не то. Разве н е т о скроешь? Он по-кавалерски отвел женщину до места, а когда повернулся и пошел к дверям, то услышал за спиной нехороший хохоток, и потом капитана почти бегом обогнала о н а и, не оглядываясь и не прощаясь, застучала каблучками вниз по лестнице.

Капитан сначала было растерялся, но взял себя в руки, успел остановить ее на улице и умолить подождать, ну хотя бы две минутки.

Он это сделал совсем не потому, что ему не хотелось так быстро вернуться на судно и глядеть в любопытствующие глаза вахтенного штурмана или там засесть одному в каюте и курить. Каюта у него была светлая и огромная, такую не прокуришь даже вместе с агентами всех портовых маклерских фирм, хотя, как известно, агенты здоровы подымить и побеседовать на дармовщинку.

Он ее умолил потому, что просто немыслимо было так вот распрощаться после того, что они успели про себя намолчать. Наверное, у него это искренне получилось, потому что она остановилась, потоптала белым сапожком снег и сказала:

— Я здесь побуду.

Капитан живо схватил куртку и, путаясь в заграничных молниях, успел заметить, как оба старших лейтенанта решительно натягивают шинели. Он ей сказал об этом, и она провела его задворками на какую-то улочку, шедшую прямо в гору, остановилась:

— Знаете почему те женщины смеялись? Они думают, что вы ищете себе что полегче. Разве вы такой?

Капитан смутился, но врать было нельзя, и он ей ответил: