Борис Романов - «Пане-лоцмане» и другие рассказы

— Батя, подержи дверь, пожалуйста.

Он обхватил Колю под мышки и поволок на улицу. Упал зацепившийся за ноги стул, и Гошка уже в дверях увидел, как вышла из-за стойки Шура, поставила стул на место и принялась убирать со стола.

Он спустил Колю с крыльца, огляделся и подтащил его к углу автостанции. Дед с лыжным посохом семенил рядом. Кое-как удалось усадить Колю в тени на ящик и прислонить к стене. Он все время пробовал падать, и дед сел с ним рядом. Гошка отряхнулся, положил куртку на ближний чемодан и закурил. Дед от сигареты отказался.

Пассажиры с любопытством смотрели на них: и бабы, и девочки, что лизали эскимо, и женщина в легком платье с плащом через руку. Струился вверх пар от сохнущей земли, Гошка курил, и от его одежды отделялся настой пива и винегрета. Наконец он даже стал понимать вкус табака.

Коля похрапывал и почмокивал, изредка невнятно бормоча матерщину. Если б он хоть себя любил побольше!..

Гошка затоптал окурок, походил по упругому скрипящему песку, принесенному сверху ливневым ручьем, осмотрел мотоцикл. Зеркальце было на месте, бензобак нагревался под солнцем, и песок посыпался с крыльев, когда он постучал ногой по колесу. Что же делать-то?

Гошка вернулся к автостанции.

— Батя, не знаешь случайно, где здесь лес для Полтавщины заготовляют?

— Как не знать, это, милый, за Кувизином, на леву руку, километра три, там и рубят.

— Машины туда ходят?

— А вот валдайский автобус как раз мимо идет. Сколько время-то? Ровно бы опаздывает он.

— Двадцать минут третьего.

— Так и есть, опаздывает, у них всегда так. Ну, зато приятель твой выспится. А сам-то ты куда?

— В Валдай.

— Кабы он не спал, а тут вишь какое дело…

— Дело такое…

Дед опустил бородку в ладони, умиротворенно вздохнул, устраиваясь возле Коли. Начинали трещать кузнечики, и листья тополей жестяно обвисли под солнцем. Бабы в платочках негромко переговаривались, девочки сидели, смирно положив липкие пальцы в колени, и только женщина с болоньей медленно прохаживалась вдоль автостанции, поглядывая на часы.

Гошка смотрел на нее и видел, как за ней, за пригорком, появился квадратный верх стреноженного жердью сена, потом кабина, потом весь грузовик.

Потный, облепленный сенной трухой, усатый шофер выскочил из кабины и весело заорал:

— Автобуса не ждите, бабоньки! Он на восьмом километре сломался. Ждите вечернего! Самую красивую, с ребенком, с собой прихвачу, до большой повертки. Всего и делов — полрубля в переводе на мягкую пахоту! А ну, кто самая красивая, залезай!

Шофер забежал в павильон, через мгновенье, утирая усы, выскочил оттуда, хлопнул дверцей и укатил. За грузовиком вдоль улочки приподнялась низкая пыль.

Гошка потрогал лыжного деда за плечо:

— Батя, ты его покарауль здесь, я часика через полтора вернусь. Маленькая с меня за труды.

— И так посмотрю. Мне твои посулы, милый, что попу хоккей. Не бойся, в санаторию за три рубля сдавать не буду, да и далече санатория-то. Пускай спит.

— Я часа через полтора-два приеду.

— А хоть и не приезжай, это уж ваше дело, дружецкое…

— Сказал, приеду!

— Ну и хорошо, милый.

Гошка натянул куртку, надел очки, вывел мотоцикл из крапивы и обрадовался, когда мотор заработал с первого толчка. Выхлоп шел мягкий, оба цилиндра работали отлично. Гошка сел в седло, и руки сами по себе впаялись в рукоятки, а колени прижались к горячим мотоциклетным бокам. Он развернулся вокруг бывшей лужи и тормознул в метре от женщины:

— Ну, королевна, серый волк к вашим услугам!

Бабы смотрели на них, и женщина колебалась. Потом шагнула к мотоциклу.

— Болонью вы наденьте, жарко не будет. Садитесь вот сюда. Ремешок у меня тю-тю. Держаться будете за меня, не бойтесь, за карманы куртки или вот так. Как вам удобнее. Держитесь крепче.

— Я боюсь немножко…

Она устраивалась на сиденье и все пыталась натянуть платье на колени, словно это кому-то на мотоцикле удавалось. До колен ли будет, когда он выжмет на шоссе этак под сотню в час!

Гошка оттолкнулся ногой, переключил скорость и, заворачивая за угол, оглянулся на автостанцию.

На крыльце буфета показалась Шура с чайником в руках. Она посмотрела в их сторону и плеснула из чайника за крыльцо…

1971

К концу рейса у капитана дальнего плавания Семена Степановича Зернова появилась привычка, которая обеспечила ему прием капитанской пищи в одиночестве, как в добрые старопарусные времена.

При очередном плавании на несколько портов США капитан Зернов бесповоротно убедился, как много и для морского дела значит выполнение американского девиза: Smile! Улыбайтесь! Однако, поскольку самому Зернову делать это было не особо удобно — зубы у капитана были неровные и темные от табака, — он решил исправить недостаток хотя бы частично: бросить курить.

Fair enough, it is a go! Идет! Вместо трубки и осточертелых сигарет Семен Степаныч завел себе жевательную резинку. Этим убивался и второй заяц: очищались зубы. И даже третий: как известно, жевание — лучшее средство против сна, а не спать капитану Зернову, подобно всем на свете капитанам, полагалось довольно часто.

Следует заметить, что дело свое Зернов знал отменно, но выдвинулся в капитаны, давно войдя в зрелый возраст, потому что обладал незавидным ростом, невзрачным профилем, рябоватой кожей и волосами такими блеклыми и жесткими, что он однажды в отчаянии — еще в мореходке — сделал шестимесячную завивку, не принесшую, впрочем, ему любви той, которую он тогда любил беззаветно. Где уж тут было положить на него глаз руководству!

Возможно, само руководство в этом и не виновато, ибо в момент выбора чаще всего замечаются фигуры, как бы от бога рожденные для непрерывного подъема вверх, — по внешнему виду. Недаром еще Аристотель говорил: «Красота зрелого возраста заключается в обладании телом, способным переносить военные труды, и наружностью приятной и вместе с тем внушительной».

Так что с помощью чуингама убивался и четвертый заяц: на скулах капитана Зернова постепенно проявлялись впечатляющие волевые желваки.

В результате капитанская каюта крупнотоннажного рудовоза «Затонск» заблагоухала всеми сортами жвачки, которая закупалась блоками и россыпью, и, рассматривая по утрам, в полдень и на сон грядущий в зеркале зубы и скулы, Зернов удовлетворялся и вдохновлялся все пуще. Он стал разнообразить резинку, как состоятельная дама разнообразит белье. К примеру, на понедельник полагалась освежающая «Мятная», на вторник — деловая «Кокосовая», в среду можно было порезвиться «Супербазукой» или «Дэнди кэптен» с татуировкой, к субботе береглась нежно-розовая «Wild strawberry», то есть «Земляничная»…