Борис Романов - «Пане-лоцмане» и другие рассказы

— Что значит — не понимаю? Почему ты заикаешься? Док телеграфировал из Роттердама, чтобы я сюда обязательно приехала… Ты что, недоволен сюрпризом, Малыш?

— Д-Дусёныш, я сейчас перейду на другую рацию, на другую, понимаешь? чтоб здесь… чтоб здесь не мешать. Я мигом!

Капитан Зернов бросился в радиорубку, где догадливый радист уже нажимал необходимые клавиши, цеплялся за волну порта. Лоцман Тебеньков повторил в заметном замешательстве:

— Странно… Отсюда еще никому с портом говорить не удавалось…

— Пр-р-оходимост… — многозначительно, но тихо, сам для себя, заметил рулевой Мустафа Мефистоев, — вот — пр-р-оходимост!

Следует, кстати, сказать и о супруге капитана Зернова Евдокии Якимовне. Ее полный портрет предугадал еще задолго до нашей эры все тот же Аристотель:

«Достоинство женщины составляют в физическом отношении красота и рост, а в нравственном — скромность и трудолюбие без низости».

Именно такой была Евдокия Якимовна, если к тому же принять во внимание, что под низостью у древних эллинов подразумевался черный физический труд.

Евдокия Якимовна сама подбирала в отделе кадров пароходства буфетчиц своему капитану:

— Я понимаю, Малыш, тебе придется переносить вредные для мужского организма ограничения, но зато тебя никто никогда не обвинит в том, что буфетчица у тебя командует судном. А я, поверь, никогда не упрекну тебя за застиранные рубашки!

Это капитана Зернова устраивало с лихвой.

— …Д-Дусёныш! — проникновенно прошептал он в микрофон. — Понимаешь, кроме причала, нужна приходная комиссия, а главное — зачет хотя бы по одной трубе.

— Перестань заикаться, наконец! О какой трубе ты говоришь?

— Об одной из тех, что мы привезли… Понимаешь, зачет. До Нового года. Понимаешь? У меня есть…

— Не спеши, все пригодится. И это не телефонный разговор, хотя я говорю с квартиры…

— Почему с квартиры?!

— Малыш, ты забыл. Сервис в наше время поднялся так высоко, что временами его просто не видно. Я выхожу из положения… Сообщи, о какой именно трубе идет речь?

— То есть?

— Малыш, ты привез их тысячи. С какого трюма?

— С первого. Или со второго.

— Конкретнее, Малыш.

— Со второго.

— Хорошо. Я найду тебя здесь через пятнадцать минут.

…Когда Семен Степаныч вернулся в ходовую рубку, «Затонск» поворачивал в южное колено залива, а в туман уже можно было вколачивать гвозди.

Лоцман Гаврила Тебеньков наблюдал в локатор за обстановкой, жевал рахат-лукум и одновременно говорил, манипулируя всеми наличными средствами связи: рулевому: «Одерживай. Так держать!», старпому: «Приготовиться принять буксиры с правого борта», четвертому штурману: «Машине — самый малый!», службе движения: «Уточните, как будет разворачиваться «Дедово», портнадзору: «Через полчаса высылайте швартовщиков», буксирам: «Каждому становиться на два конца!», рейдовой службе: «Да, это «Затонск» вас на юг проходит», капитану: «А с диспетчером порта, пароходства и «Трансфлотом», мастер, говорите сами!»

Обычный, хорошо отработанный, четкий, определенный необходимыми документами, вход в порт.

Как правило, Зернов, стиснув зубы, бросался в радиокутерьму, хотя и знал, что она тебя изжует и выплюнет только после окончания швартовки, но сегодня он постарался в этой текучке не утонуть; разгребая забитый словами воздух, доплыл до своего локатора, чтоб окончательно не утратить управления войсками. Говорить с «Трансфлотом» и означенными диспетчерами он не пожелал. Решающие данные должна была сообщить жена.

Старпом уже принимал грохочущие под бортом буксиры, палубная команда стояла по местам швартовки, когда радист снова позвал капитана к себе.

— Я мигом!

— …Что такое? — вдруг озаботился пайлот Тебеньков. — Что такое?! Что я ем? Эта дрянь — рахат-лукум?!!

На что рулевой Мустафа Мефистоев возразил со спокойным достоинством:

— Рахат-лукум очен хорроши. Вы едите капитанский обжевок!

— Что?!!

Изощренным матросским глазом рулевой Мустафа Мефистоев увидел в отсвете радара, как могучий лоцман Гаврила Тебеньков сунул в рот палец, чтоб сковырнуть с зубов мятый чуингам… Затем Тебеньков мощно хрюкнул, бросился на левое крыло мостика и выдал вниз, в туман, минимум две с половиной смычки очен хорроши рахат-лукума.

— Вай-вай, — грустно покачал бритой головой оставшийся в одиночестве рулевой Мустафа Мефистоев, — как далше плыт?

А в лоцманской тем временем шло чтение новогодней поздравительной почты одним береговым матросам, поскольку лоцманов в комнате не было: они трудились сейчас в Мозамбике, Адене, Йемене, Гвинее, Вентспилсе, на Кубе, на переподготовке и в Кольском заливе, и отцы-швартовщики, сплошь пенсионеры, степенно восседали в лоцманских креслах.

Читал, хлюпая насморочным носом и посверкивая очками, дежурный капитан портнадзора Павел Яковлевич Гуськов:

«Дорогие пане-лоцма́не! Примите мои самые лучшие пожелания по случаю наступления Нового года! Хочу напомнить вам о себе и рассказать о своей жизни в далеком афро-азиатском порту Тотембэй. День начинается здесь рано. В 5-20 я уже иду на базар, покупаю свежих каракатиц, древесных улиток, бананы и иду домой завтракать…»

— Надо же — тьфу — улиток! — заметил старший смены, ветеран порта и почетный работник морского флота Дмитрий Химитрич, и очки Павла Яковлевича снова блеснули. Павел Яковлевич любил субординацию и дисциплину и если читал сейчас швартовщикам лоцманские письма, то только с целью расширить их кругозор: Павел Яковлевич учился заочно в педагогическом институте.

«…и иду на службу. Там меня уже ждут мои коллеги: брат Магомет Яффаи и брат Саид Аль-Раб. К вашему невежественному сведению, здесь все лоцмана друг другу братья. Даже приказы по порту пишут так: «Разрешить нашему дорогому брату Иванову стоять вахту в ночное время». Или: «Мы делаем самое серьезное замечание брату Аль-Харби за неправильную постановку судна». Ну и далее. Работа. Что и говорить после КЗ? Мой скромный опыт только подтверждает ту истину, что русский человек может работать с успехом и в Арктике, и в тропиках, Ландшафт — голубая бухта, мангры и все такое. Климат — сейчас, в декабре, как у нас в Гаграх летом. А летом? Об этом напишу в следующем декабре, если останусь жив. Харчи — как вы заметили, не наши, так что мой брезгливый друг Гаврила Тебеньков мог бы отдать здесь концы от голода. Насчет выпить-закусить…»

— Х-м-м, — замялся Павел Яковлевич, и простуженный нос его покраснел еще больше, — хм-м…

— Да читай, не лукавь, Яклич, верно?

— Верно-о! — загудели ветераны.

— Хм… «На пароходах подносят холодную кока-колу, реже — пиво, тоже холодное. Рюмку чая — в кои веки раз, да и идет она плохо в этой природе. Так что моему упомянутому другу тут был бы настоящий рай…»