Василий Бочарников - Тропинка к дому

Но не листопад занимает сейчас Михеева. Рядом с общим загоном в отделение лосих Находки, Милки и Снегурки в предрассветный час, сокрушив изгородь, вломился лось-дикарь из Ивашкинских лесов и вот уже три дня никому не уступает их.

Солнце резко высвечивает все: небо, деревья, пустое картофельное поле, лосиную ферму, ярко-зеленую луговину за фермой, деревню Журавкино, — но тепла нет в нем. Не греет. И так славно побаловало, хватит.

Михеев подходит к изгороди: Находка конфузливо отворачивается, Снегурка и Милка делают вид, что не замечают его.

— Ты и сегодня тут? Ну, здравствуй, Рогач, — негромко говорит Михеев.

Рогач, услыхав голос, вскидывает голову, сторожко напружинивается: готов к бою. Он всего метрах в двадцати. Рога с выгибом, широкие, как еловый лапник, грудь просторная, кованая, шерсть не буро-серая, как у здешних самцов, а смолистая, гладкая, искрится на солнце. Вся фигура лося, кажется, отлита в той совершенной форме, какую припасла ему природа.

— Красив, ой, красив! — восхищается Михеев. — И лосята от тебя будут такими же красавцами!

Дикарь сердито шаркает ногой, фыркает. «Сгинь!» — так понимает его Михеев.

— Я же тебя не гоню. Гости, сколько тебе нужно. — Михеев торопливо идет за лосятник, садится на ящик из-под картошки.

Года два назад появился Рогач возле лосиной фермы. Сильный, гордый, уверенный в себе. Он перезнакомился со всеми лосями. А когда вечерело, и в лесную тишину врезался резкий призывный сигнал горна, и стадо собиралось и неспешно двигалось домой, Рогач приходил в неистовство: забегал вперед, зло копытил землю, всхрапывал. Нетрудно было догадаться: он во что бы то ни стало хотел остановить стадо.

Сын лесов, он никак не мог понять и смириться с тем, что его сородичи, вместо того чтобы отправиться на болото, или к речке, или гулять, где хочется, сами, добровольно, идут в загородь. Они были точно такие же лоси, как он, а терпели человека, даже слушались его! Или ими забыта вековая лосиная гордость? Как могло случиться такое? Эту чудовищную ошибку нужно немедля исправить. Он это сделает, он.

И Рогач бунтовал. Открыто выказывал презрение ему, Михееву, или Привалову, будоражил стадо, стараясь подчинить его себе.

Долго бился он, а успеха не имел. И тогда он решил проверить, чем же приманивает человек не одного, не двух, а всех этих лосей. Почему они, точно листья на ветру, послушно идут за ним. Рогач схитрил: забился, затерся в середку стада и вместе с ними прошел в загон.

Осиновые ветви в ворохе, соль в корыте, картошка и теплая вода — и за эту малую плату отдали они свободу?! Лось рожден, чтобы жить в просторных лесах, ходить, где вздумается, ночевать, где нравится. Солнечные и дождливые дни, ветры и морозы, разливы трав и снега — все принимает он как есть. Так его учила умная лосиха-мать, а ее тоже кто-то учил. Корм — была б охота, на то и ноги даны длинные, ходкие, — всегда найдется в лесу, и на вырубке, и на берегах рек, и на болотах. А тут — огороженный загон, какие-то невысокие грубые строения, вытоптанная трава и всегда перед глазами человек, которому нельзя доверять. Он был потрясен. Он не мог знать, что не в пище загадка: люди отдали лосям любовь, вырастили их и этим приворожили к себе.

Разгневанный и обиженный, он ринулся на прясло, сокрушил жерди и вырвался на свободу. Повернулся к загону, рыкнул призывно, ожидая, что все лоси тут же последуют за ним.

Пятерых увел в лес. Хоть и маленькая, но это была победа Рогача. Его поняли, за ним пошли. А там найдутся и другие желающие — ведь не в загон, а в лес звал он их! Но даже этой малой победой он не успел насладиться: наутро беглецы с открытой радостью прибились к своему стаду.

Горькая обида захлестнула Рогача. Он скрылся. Михеев заволновался: неужели этим все и кончится?

Неделю не показывался Рогач. Но, видать, его тянуло к лосям, к большому стаду. Вернулся. Вернулся и опять принялся за свое. Хотелось ему увести этих послушных лосей в леса, уж там бы они одичали!

В загон он больше не стремился. Да и не пустили бы. Ходил возле фермы, даже просовывал голову между жердями, но в конце концов убегал в лес.

Михеева чрезвычайно занимал этот поединок: Рогач хотел вернуть природе ее детей, испытывал работу человека. Было за что уважать его!

Он с нескрываемым восхищением поглядывал на лося, случалось, даже подходил к нему шагов на двадцать — тридцать (ближе не подпускал) и дружелюбно заговаривал:

— Воюешь? Молодец. Я тебя понимаю. Ты из лесовиков лесовик.

Рогач, зло косясь на Михеева, минуту-другую терпел его голос, а затем сердито вламывался в кусты или скрывался в лес…

На этот раз на лосиную ферму привела его любовь.

Михеев знал: Рогач уйдет и задерживать его бесполезно. Взрослые лоси, как их ни корми, как ни ласкай, к человеку не привыкают.

Михеева разбудил ветер: упруго, настырно толкался в дверь старой избенки; дверь дрожала, издавая сухие, отрывистые звуки.

Он полежал с открытыми глазами, прислушиваясь: ветер предзимья шумел в деревьях то с пронзительным свистом, то резко, холодно, то злясь, перерастал в сплошной широкий гул.

Вставать не хотелось; Михеев подбил одеяло под бок, щекой прислонился к плечу жены, опять закрыл глаза, но вдруг вспомнил Вербу — трехгодовалая лосиха пропала позавчера — и поспешно вылез из-под одеяла. Сдерживаясь, простуженно покашливая в кулак, оделся.

Землю проморозило до звонкости, от ветрового сердитого натиска ходила каждая ветка на деревьях. Пряча лицо в воротник куртки, Михеев пришел на ферму.

Лосей еще не выгоняли на пастбище, походил по загону, поискал Вербу, хотя отлично знал: обманывает себя. Куда-то запропастился и дежурный рабочий Орлов.

«Взял на свою голову. Говорил же Привалов: пьет. Не послушался, так рассудил: к зиме дело… Как раз в смену Орлова пропала Верба».

Орлова инструктировал Привалов. Нюхнув, поморщился, как от зубной боли, и по-боцмански строго отрубил:

— На лося не кричи, не замахивайся веткой, лосю не грози. Требуй, но справедливо. Понял? Запашок от тебя тошный, а лось, Орлов, пьяных не терпит.

— Не на корабле, не больно командуй. Михеев меня принял, ему и подчиняюсь, — огрызнулся Орлов.

Боцман доложил Михееву и велел приглядывать за новичком строго.

«Спит где-нибудь бродяга или с утра уже промышляет».

Михеев вышел из загона, потоптался на высеребренном морозцем крыльце, открыл лабораторию. Как никто другой, он знал своих лосей: когда кто появился на свет, кто у него родители, какие привычки, как выглядит; и все же он сел и раскрыл «вахтенный журнал» Привалова, отыскал нужную запись, прочел:

— «Верба… Родилась в лесу, мать — Снегурка, отец — Рогач, дикий лось. Мать четыре дня водила дочку с собой по лесу, а после сама привела на ферму».