Василий Бочарников - Тропинка к дому

«Ага, стало быть, начальное образование получила лесное, — рассуждал сам с собой Михеев. — Вербу мы у матери отняли. Стали учить в другой, нашей школе. Но мать, конечно, она запомнила. И лес. Умница. Неподкупно горда. И все время нравилось ей уединяться».

Было над чем поломать голову Михееву: неужели тяготила рука человека? Неужели носила в сердце мечту о лесе, хотя лес-то ей дали? Неужели хотелось тревог и других радостей?.. Впереди зима. В лесу и днем ходи с оглядкой, зри остро, а ночью и того тревожней. А Верба решилась!

Михеев жалел лосиху и гордился ею.

Орлов на другой день, как пропала Верба, почесывая поросячью, белесую щетину на щеке, сердитым голосом объяснял Михееву:

— Как чумная, кинулась в лес. Больше я и не видел ее. Все, начальник. Драпанула, ясное дело. Лось — какой с него спрос, если разобраться.

Орлов знал больше, но таил. Лосиха лизала в корыте соль, задержалась, а он в это время выгонял из загона стадо. Разозлился на Вербу, заорал: «Тебе, зараза, ночи было мало!» — схватил обглоданную осиновую ветку и несколько раз стегнул по тонким ногам.

Верба удивленно, потом гневно глянула голубоватыми глазами на человека и побежала.

Самым трудным был первый час побега: казалось, гонится, гонится за нею, машет палкой тот крикливо-злой, заросший белесой щетиной, пахнущий гнилым осиновым листом человек-коротышка.

Жгучая обида туманила голову, резала сердце — ударил, при всех лосях ударил! А за что? Чем она провинилась? Что она плохого сделала ему и другим людям? Ничего. Никогда. Она даже простила им жестокость — они отняли у нее мать. Отняли и ни разу не показали ей. А мать, оказывается, была рядом, на ферме. Когда она подросла, они встретились и узнали друг друга. Мать теплыми глазами обласкала ее, лизнула в голову, потом они стали бок о бок, погрустили и разошлись.

Она бежала и несла с собой эту давнюю, угасшую было обиду… Никогда, никогда не вернется она назад! Зачем? Некого и нечего жалеть. Правда, ей нравился Пилот, он большой и сильный лось с серебристым загривком и добрыми глазами. Он тоже убегал. Но почему-то вернулся. Уж не из-за нее ли? Глупец. Теперь бы они могли встретиться где-то в дальних лесах…

Ветки хлестали по серым бокам — не беда, кусты преграждали путь — проламывала, ручей с за́берегами — звонко, как стекло, била копытами лед.

Лес волновал Вербу всегда. Тут находила она радость и обновление. И новых друзей — диких лосей. Она тайком встречалась с ними и подружилась.

Она убегала знакомым лесом, в котором еще жили резко-холодные, нудные перезвоны колокольцев: это скороходью шло лосиное стадо на пастьбу… Звуки металла ранили ее. Дальше, в лес… Дальше…

Остановилась, прислушалась: наконец-то отстали, не брякают колокольцы.

Пошагала — динькает, бесится колоколец. У нее на шее! Надо же! Как она раньше не замечала его?! Будто лосята родятся с колокольцами на шее?! Сорвать его, немедля освободиться от этого ужасного звона.

Пила в ручье и разглядела колоколец: похож на гриб-подосиновик, шляпка загнута книзу, а стерженек болтается. Она подошла к елке, выбрала сучок, зацепилась ошейником и рванула сильно и зло. Ушко лопнуло, колоколец, ударяясь о еловый корень, звякнул и онемел. Ошейник из белой сыромятной кожи остался. Он не мешал.

Она забудет о нем. Но придет день, и этот ошейник, аккуратно пригнанный рукой Привалова, спасет ее…

Верба тихо брела лесом. Брела в тишину. Именно в эту сторону уходили от стада дикие лоси. Останавливалась, отдыхала лежа или стоя и продолжала путь.

А когда устала, залегла в ельниках. Дремалось-спалось чутко, тревожно. В загоне, свернувшись калачиком на земле, она спала крепко и спокойно — не думалось об опасностях. Кругом были лоси, и с ними всегда кто-то находился: Хозяйка (Галина Николаевна) или Хозяин (боцман Привалов)… Теперь одна. Страшновато без привычки. Знобко. Нет, не одна. Сосны рядышком, елки. Небо над головой. Где-то сбоку глухо и растяжно ухнуло, еще раз, еще… Потом низко прошелестели крылья. Филин — дежурный ночных лесов. Этого нечего бояться.

Лес, погружаясь в ночь, издавал шорохи, невнятно-прерывистые вздохи, там шелестело, а там потрескивало, время от времени раздавались вскрики — птицы или зверя, над головой цокала белка. Лосиха вывернула голову, сторожко шевельнула ухом. Увидела: над ельником плотвицей выплыл из-за тучи месяц, остановился, выгнулся, словно его морозец прихватил. Никакого тепла от месяца, весь уместился в лосином глазу. Но — светит, светит, как светил фонарик Хозяйки, и с ним все-таки повеселей.

Кого она боится? Этого Верба еще не знает. Главный враг — медведь. Но с медведем она ни разу не встречалась. Да и где он в эту пору, медведь? Хозяин лесов завалился в теплую ямину, похрапывает беспечно, лапу сосет. До апрельской теплыни, до первых проталин продрыхнет сиволапый. Отощает, вылезет и спросонья ринется муравейники зорить.

Могла бы обернуться для нее бедой встреча с волком — ох, зубаст, хитер, дерзок этот зверь, и с лосями в постоянной войне, но один на один не всегда кинется: знает лосиную мощь! Да и где они, волки, ни разу она еще не слыхала страшного воя, видать, повыбили волков в здешних лесах.

Остается — человек. Человека она не боится. Теперь, конечно, встречаться с ним желания нет. Лучше держаться подальше.

А другое зверье и всякая там птица в лесах — лосю меньшие братья. Лось для них — недоступная высота. Дорогу уступят.

Переночевала. Разбудил тонкий голосок. Голосок сыпался с еловой ветки. Рябенький петушок, чуть помаргивая веком, остро взглядывал на нее, раскрывал и закрывал клювик. Не понять: поет или спрашивает, как она попала сюда, а может, и выговаривает: дескать, это моя тайная полянка.

Поднялась, потянулась, прогибая спину. Опять голосок рябчика. Повеселее прежнего, помягче: обрадовался, что уходить собралась, справляется, куда путь держит. Не сто́ит отвечать, если и сама этого не знает.

Завтракала в молодом, не тронутом лосиным зубом осиннике сладко-горькими ветками, а заела их корой, поскоблила надежными нижними резцами толстые стволы. Сочная кора!

Начался, и неплохо, новый день ее новой жизни.

Смело вошла в редкий сосновый лес. Сосны крупностволы, высоки, стоят просторно, кора у одних светло-желта, у других ярко-красна. Красивые сосны, растут сами по себе. Вот и она жить будет так же: сама по себе. Разве плохо?

Пока терлась лопаткой о шершавый сосновый ствол, углядела возле старого пня серо-черный кружок. Костер грибник жег. Полизала золку, посолилась. Попить захотела. Раздула ноздри, втянула воздух и безошибочно вышла на болотце, проломила копытом ледок, напилась; водица вкусно припахивала мхом и клюквицей.

Тут же и позабавилась. К самым ногам Вербы будто ветром кинуло белый ком. Снег не снег. Уже хотела примять его копытом, да у комка откинулись уши, покатился. Ну, заяц! Ну, ловкач. Новую шубейку показал. И понесся прочь, то-то расхвастался: сама лосиха похвалила его зимнюю дошку.