Василий Бочарников - Тропинка к дому

Я забрел в воду, и вот новый заброс — на живую пенную струю. И только ручейник снесло к обрыву — поплавок плавно и сильно потянуло вниз. Так берет только язь. Его поклевка. Отчего-то мне сразу стало жарко. «Вот оно». Теперь важно и не поторопиться, и не опоздать. Привычным движением руки я коротко подсек и сразу же почувствовал, как дернулась рыбина на крючке, тяжелая, живая. Осторожно, не дергая, но и не ослабляя лески, я стал выводить язя. Куда там! Забунтовал, забился, заполоскался. Рыболовы перестали следить за своими поплавками, все внимание — на мой поединок с язем.

Посыпались советы:

— Не поднимай!.. Перехватывай леску и леской выводи!..

Теперь я видел его всего: ком серебра! Тупорылая голова, косо посаженные глаза, хвостом бьет, точно веслом. Как сражается! Вот потянул вглубь, потом в одну сторону, потом в другую, а я терпеливо сдерживал его и мало-помалу подавал на себя, спиной отступая на берег. Медленно, медленно…

В какой-то момент мне удалось чуть приподнять язя над водой, он хватил воздуха и сразу сник; все так же медленно, без рывков, я вывел его на мель, и тут же рука коснулась литой рыбины.

«Вот это удача!» Я вынул крючок, а язь, даже на берегу, хлопал жаберными полукружьями, стегался хвостом. Круглый глаз излучал ярость.

Я любовался язем: чешуйки как из серебра, отливают синевой, плавники малиновые, да и вес хорош, чувствует рука вес. И с одной такой рыбиной можно считать рыбалку удачной.

Я опустил язя в капроновую сетку, сложил ее ручки и верх садка придавил камнем. Пойманный язь был весь в воде, но лежал смирно, устало и, часто двигая жаберными полукружьями, открывал и закрывал рот.

Тут, как водится, нашлись желающие поглядеть на рыбину. Двое городских мальчишек. Один смуглый крепыш, другой белесый, в очках.

— Дядь, как эта рыбина называется?

— Язь, ребятки, язь.

— Язь. Покажите, пожалуйста, язя. Мы еще никогда его не видели.

Белесый, в очках парнишка присел на корточки, я не успел сказать ни да ни нет, он чуть приподнял камень, сетка распрямилась, и в то же мгновение серебряная молния выметнулась из желтой капроновой сетки, пролетела мимо моего резинового сапога и скрылась в глубине омута.

— Упустил! Эх ты, растяпа! Такого язя упустил! — взвыл дружок белесого. — Ну, очкарик! Дать бы сейчас тебе!

Я глянул на пустую сетку и почувствовал усталость в руках.

— Да, красив был язь… Очень красив. Ну да что же теперь делать, — сказал я, понимая, что никаким тут выговором язя в сетку не вернуть.

— Я… Я… — мальчишка снял очки и беспомощно заморгал белыми ресницами. — Я виноват.

— Ладно. Упустили мы его куда? В речку. Стало быть, в родную стихию. А это для язя, ребятки, неплохо. Очень даже неплохо. Там он не пропадет. Ты как думаешь? — спросил я виновника.

Он молча кивнул головой.

К левому берегу Покши жмется еловый, с редкими березами лесок. На речке теплые детские голоса, всплески, вскрики, смех, взвизги. Как удалецки шумит речка, как играет! Вот когда она беспредельно счастлива — всех собирает к себе, всех ласкает.

Я ушел подальше, выбрал себе полянку, половина ее освещена солнцем, половина в тени. Сижу на еловом пеньке и пишу… Остановился, забылся и ахнул от изумления: в каком я удивительном окружении!.. Прямо передо мной две рябинки, совсем еще малышки, разглядываю их с высоты, потрогал верхние веточки; слева малинки, тоже юные, без ягод, и два стебля еще не зацветшего иван-чая; чуть правее — чистотел, он уже отцвел; а справа елочка, все у нее есть, все как полагается, даже зеленый вершинный стерженек, наискось — фиолетовые колокольчики, а под ними обронен огонек — нет, лесная земляничка на весу; а под серым стволом большой елки с медовыми растеками смолы — сыроежка, круглая, шляпка зеленая, ножка прочно воткнута в землю… Вот какое у меня сегодня соседство! Подумалось: а в родстве ли я со всем этим? Где он, тот ключик, чтобы разобраться во всем? Может, в этом: ничего не трону, ничего не нарушу на лесной полянке. Мне было оказано доверие, отвечу тем же.

Солнце полыхает. От земли, от травы, от кустов ольхи, даже от пыли проселка — зной. На проводах две горлинки, видно, и у них перо накалено: то и дело взмахивают крыльями, как бы сгоняя жару…

И вот неожиданно (то ли из глубинки поля, то ли из синих лесов, то ли из безоблачного поднебесья) повеял ветерок, легкий, свежий, отрадный. Опахнул лицо, и сразу задышалось просторно, свободно. Мигом снята усталость, ты опять бодр и деятелен.

Нет, не простой он, летний ветерок: силой земли, ее ароматами дышит он. В его порывах есть своя музыка, нужно только суметь услышать ее.

Летит ветерок, и косари, трактористы, агрономы подставляют ему потное лицо и грудь: будь добр — освежи. А он, неугомонный, походя сделав свое дело, упруго летит дальше, и вот уже волнуется листва на березах, колышутся травы, морщинятся тихие речные заводи. Летний ветерок — он и зеленый, и синий, и солнечный. А какие запахи в нем! Скошенных трав, меда, созревающих ржаных колосьев, грибного леса… Только вот, друзья, в чем задача: поймать такой ветерок можно лишь на лугу, в поле, на лесной опушке, на речном плесе. Поймать и тут же отпустить, шепнув: «Лети дальше, лети, одаривай щедро все живое бодростью».

Уже все наши деревенские, остывая от горячих сенокосных деньков, не раз сходили за малиной, хвалились, кто сколько варенья наварил, кто сколько насушил…

Вот и у меня выдался желанный часок. Куда пойти? Знал: на лесной ручей Кичёмку. Знатный ручей, пробежистый, говорливый. Укрывается в зарослях ольхи и черемухи. Вот там в непролазных крепях были дивные малиновые островки. Набредешь на нетронутый — считай, что поход удался.

Полевая дорога осталась позади. Спускаюсь к Кичёмке, тут прохладно, сумеречно, загадочно. Ополоснул лицо студеной водой. Вот и малинники, ни одного прохода, ни одного следа. Но к их заставе не так-то просто подойти: такое свирепое крапивное войско выставлено, что жуть берет. Пришлось по-мальчишески вооружиться «саблей», то есть палкой, и прокладывать себе дорогу. Обжигало руки, плечи, щеки — не беда.

Может, часа полтора подряд брал дикую малину, уродилось ее нынче обильно, шапочки ягод крупны, ярко-алы, теплы, легко снимаются со стерженьков. Малина и сладка, и чиста, и по-лесному ароматна. Кузовок проворно наполнялся, еще несколько горстей — и верх, и можно было отвлечься: поразглядывать сумеречные кусты ольх вдоль ручья Кичёмки, последить за полетом луня. Часто махая крыльями, он пересек поляну и сел на сук высохшего дерева; лунь весь серебристо-седой. Неторопливо плыли облака, то застя солнце, то выпуская его — и тогда оно лучилось еще напористей. Было тихо. Даже комариный зуд казался лишним.