Яков Ильичёв - Турецкий караван

Казалось Ване, что это сказочный мир. Что ни народ, то своя стать. Песни одна лучше другой. Украшения одно другого лучше. Хотя и разные кругом народы, а живут сейчас в согласии. Вот что славно!..

Присели на скамью отдохнуть. Кулага сказал:

— Вот, Ваня, отсюда сто лет назад сам Александр Сергеевич Пушкин в Турцию отправлялся. Помылся в сернистой бане — вон там Банная улица — и в седло. А мы-то с тобой в поезде двинем. Прочитай Пушкина «Путешествие в Арзрум», когда вернемся.

— Если из-за скалы какой не застрелят, — весело отозвался Ваня. — Но, думаю, ничего, обойдется… И вообще, думаю, еще полгодика, ну год, и отойдет же Антанта? А? Тогда и там и повсюду возьмется коммуна. Возьмется?

— Никто, Ваня, наперед не знает. Погоди…

— А чего «погоди»? Мысль такая: за границей буржуи пока властвуют, потому что влияют меньшевики. Но все трудящиеся народы, какие есть на земле, очень даже слушают «Интернационал». И в удачный момент могут запеть, да так громко, что тут же и замрут буржуи… И тогда всю землю охватит, всю!

— Ты хорошо сказал, но не подумал! Пением не поднять.

— Есть и винтовка. Карабин!

— Винтовка, она против винтовки. А дело — хозяйство развернуть и умы завоевать. Когда хлеба будет вдоволь, как воздуха сейчас, и бесплатно, тогда…

С горы видели город как в чаше. Воздух прозрачен, На севере проступила в небе белая голова Казбека, обозначились вершины.

— Летним вечером как тут бывало! — вздохнул Кемик. — Море огней внизу, море!

Кулага покосился на него, промолчал.

На Мтацминдской этой горе одиноко стояла церковь святого Давида. У самой церкви был сделан грот и в нем за решеткой — памятник над могилой Грибоедова: бронзовый крест на пьедестале из черного мрамора; бронзовая женщина, припав, обхватила низ креста. То было изображение его жены, Нино Чавчавадзе. Она будто говорила: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя». Тут же и ее могила, и ей памятник.

Ваня не знал, кто такой был Грибоедов, но призадумался печально, когда услышал, что, отправленный царем на Восток, во время смуты он был растерзан толпой… Как Субхи растерзали…

А бронзовая женщина чем-то похожа, показалось, примерещилось… на Аннёнку…

В гору святого Давида как раз и упиралась улица Петра Великого, где Кавбюро ЦК партии, и там сейчас — Фрунзе…

Сидели за стеной, прячась от ветра, Кулага рассказывал:

— Кавказ… Говорили: ах, дикий, прекрасный! А как-то приехал я сюда из Крыма году в двенадцатом — кругом все те же купчики и дельцы. Либо наживаются, либо прожигают жизнь. И так в мире все — всюду!

— Что, и крестьяне так, и батя мой? — возразил Ваня.

— Дай твоему отцу или тебе, или мне капитал… и мы… тоже…

— Не-ет! Не попал, Фома Игнатьевич!

— Попал в точку! «Ах, Кавказ, абреки с ножами ходят». Ерунда, вместо абреков реклама: «Гараж господина Нодия… Из гостиницы чудесный вид… Владелец господин Бурдули». Этот владелец и сейчас покажет тебе вид!

Вышли из-под арки. На другом берегу Куры показались желтые крыши и пепельного цвета высокие шатры. Это были купола армянских церквей. Мутная Кура внизу изгибалась, будто пыльная расплывшаяся дорога.

Выбрались на проспект, Навстречу катилась пароконная открытая коляска. В ней сидел человек в барашковой серебристой шапочке, в руках держал палку с затейливым набалдашником. Блеснули лакированные ботинки. Человек осклабился, взглянув на буденовки, и довольно засопел — определенно местный кавказский нэпман. Кулага усмехнулся:

— Вот, Ваня, едет коммунар.

— С этим справимся, — сказал Ваня мрачно.

Ресторанные двери открыты, слышалось громыханье музыки, хохот и хмельные голоса. Кулага едко заметил:

— Коммунары гуляют. А может, владельцы вида на Казбек?

— Меня насмешкой не собьешь, — сказал Ваня. — Мало ли что нэпманы и хоромские есть. Им будет конец. Надеюсь! И тогда я над тобой, Игнатьич, ох да посмеюсь. Держися!

Кратчайшая дорога из Тифлиса в Ангору — через Батум, дальше морем до турецкого берега, а там на лошадях. Правда, там в Понтийских горах действуют группировки греческих и курдских сепаратистов, банды дезертиров. Проехать все же можно. Но тогда останется далеко в стороне штаб Карабекир-паши, с которым хотел встретиться Фрунзе. Поэтому было решено ехать другим путем: поездом до города-крепости Карс — конечной железнодорожной станции и уже здесь пересесть на лошадей и идти долиной Аракса на Сарыкамыш, к Карабекиру.

Тифлисцы говорили, что железная дорога на Карс разбита, а зима уже на носу, в восточных горах — лютые морозы, паровоз не берет подъемов; к тому же в Эриванской и Елизаветпольской губерниях дорогу, бывает, перехватывают всяческие банды. Но Фрунзе уже решил. Все равно миссия поедет этим путем — пусть Карабекир увидит бойцов, опрокинувших Врангеля, и почувствует, что воевать с Красной Армией — себе дороже…

Кемик, зайдя к Фрунзе за приказаниями, спросил, действительно ли миссия поедет через Карс. Обрадовался, узнав, что действительно — через Карс, засуетился:

— Ах, такая маленькая она, Маро! Надо же найти ее…

Сидевший с Фрунзе за столом Дежнов порылся в бумагах:

— Вот, товарищ Кемик, телеграмма наркоминдела Армении Мравяна Карабекиру. Прочтите. Касается переселений беженцев. Серьезный вопрос.

Кемик схватил листок и забормотал:

— «Советская Армения довольна… вашим заявлением, что граждане Армении, проезжая через турецкую территорию, встречают содействие… Со своей стороны армянские власти… проявляют заботу о беженцах-мусульманах… Но тысячи наших граждан… томятся в плену… хотя между Турцией и Советской Арменией… отношения дружбы… доброго соседства… Надеемся, что вы отпустите их… на свободу, рассеяв остаток… взаимного недоверия…»

— Уверен, что отношения наладим, — сказал Фрунзе. — К старому не вернемся. Надеюсь, что вы найдете ребенка в Карсе, там стараются уберечь детей. Со своей стороны Армения и Грузия содержат сейчас в приютах турецких сирот, и их очень много.

Отпустив Кемика, Фрунзе отправился в бывший дворец наместника — сейчас грузинский Совнарком — выяснить, что происходило вокруг Батума весной при подписании Московского договора, подробнее узнать о том, что историк впоследствии назвал «Батумским кризисом» [6] См.: А. Н. Хейфец, Советская дипломатия и народы Востока, 1921—1927, М., 1968. .

Во дворце — семьдесят комнат, залы европейского и азиатского стиля, гостиные «персидская», «желтая», «портретная», «ситцевая»… Собрались в дальней угловой. Где бы, в каком бы городе ни появлялся Фрунзе, он вдруг оказывался — непременно! — среди помощников, людей до этого, может, незнакомых ему и вдруг, неизвестно почему и как, ставших близкими, будто такими они были давно, да только разъехались когда-то, и вот встретились вновь. Так было в Баку — Гамидов, Гусейнов, Серебровский… Так было и сейчас.