Яков Ильичёв - Турецкий караван

Старик насыпал полстакана шафрану в новый пустой кисет Кемика, крепко затянул шнурок.

Вот он, караван-сарай, фургоны во дворе. Лошади стояли под навесом, одна другую стегала хвостом, — отдохнули. Но что-то не понравилось Ване. Чего-то не хватало. Да — упряжи! Обычно висит тут же: где конь, там и упряжь…

Арабаджи сидели в кофейне, пили чай, один тасовал карты. Кемик обратился к ним:

— Уважаемые! Обычно вы медлите с выездом. Погасли звезды, наступило утро, а вы все еще топчетесь. Теряется светлое время. Это нехорошо.

— Нехорошо, — согласились арабаджи.

— Радует ваша отзывчивость…

Но тасовавший карты, как видно строптивый или проигравшийся, бросил колоду:

— Лошадям надо поесть, попить, тогда будет хорошо!

— Разве не хватит для этого двух ночей и дня? — Кемик повысил голос: — Русский паша недоволен задержками.

— Паша недоволен грязной дорогой, — сказал арабаджибаши. — А нами — вполне. Сам говорил.

— Разве? — удивился Кемик. — Я не слышал.

— Ты не слышал — это не значит, что он не говорил.

— Согласен. Теперь выслушайте его просьбу — для исполнения: завтра выехать на рассвете…

— А разве майор не говорил, что ехать нельзя? Ни завтра, ни послезавтра. Здесь будем три дня.

— Где здесь? — будто не понял Кемик.

— Здесь, где стоим! А чтобы не гадать, майор приказал аскерам арестовать наши хомуты.

— Голые лошади, — печально проговорил арабаджибаши. — Одни уздечки на них.

— Хорошо, что хоть уздечки, — арабаджи почесал грудь под черной бородой. — А не то кони разбрелись бы…

— Сочиняете? — воскликнул Кемик.

— Сочиняют сказители, владеющие этим даром.

— А мы владеем только… вожжами.

— И своими руками.

— Дергаем вожжи, пока по рукам не дадут.

— Дали по рукам — перестали дергать.

— И стали… болтать, уважаемые? — засмеялся Кемик. — Но так мы не узнаем, почему арестованы хомуты.

— Потому что хомут — основа. Что для лошади, что для человека, если он не эфенди или ага.

— И вы отдали?

— Отдашь, когда штыком велят. Сами и снесли…

— Ну, а майор… почему приказал?

— Потому что кто-то ему приказал.

Арабаджи принялись рассуждать:

— Аллах наказал.

— Зачем ему наши хомуты?

— Показывает, что лошадей беречь надо, — творение божие, а мы бессердечны к нему, грешны…

— Нет, аллах не будет вмешиваться в такие дела.

— Как известно, он вмешивается во все.

— Однако у всех без исключения отобрать хомуты — этого не сделает.

— Сделает! Все грешны.

— Но грехи разной величины, а кара одинаковая!

— Ты осмелился сказать, что он несправедлив? За это на тебя самого он наденет теперь хомут!

Ваня с Кемиком все еще сидели в кофейне, когда вдруг вошел Однорукий Мемед. Увидев их, Мемед приветственно поднял руку и культю. Затем обнял Кемика своей железной рукой, да так, что Кемик взвизгнул. В знак особого уважения, по обычаю, поцеловал Кемика в лоб:

— Радость ты моя! Какое счастье! Ты мой брат!

Подняв козырек буденовки, Мемед поцеловал в лоб и Ваню. Присел:

— Дети! Спешу рассказать про тех, что били меня. Они же пустили на вас верблюжий караван на краю пропасти. Мне говорил человек. Я ждал здесь, в Чоруме, вас, но прежде увидел тех. Теперь вижу вас, а те уже уехали.

— В какую сторону? — через Кемика спросил Ваня.

— На Сунгурлу… Ваныя, Кумык, дети! Скажите паше, что́ я слышал. Жандармы говорили: получено распоряжение вернуть караван к морю.

— Мемед, кто такие те, что били тебя и нас преследуют? — спросил Кемик. — Не горячись, рассказывай.

— Не знаю, дети. Может быть, бандиты. Может быть, люди Эдхема, из летучих колонн. Я воевал в колоннах. Про мое геройство было красиво рассказано в партизанской газете: «Исламский коммунист Мемед, как могучий гордый лев, бьется во славу Аллаха». Все коммунисты, даже христиане, сами того не зная, дерутся во славу Аллаха. Я дрался. Но наш бывший командир поссорился с командующим фронтом, совсем поссорился и с Кемалем, и теперь преследует даже друзей Кемаля.

Ваня сказал:

— Кемик, угости его чаем… Интересно, насчет исламского коммуниста, как это понять — пророка, что ли, в Коминтерн зачисляет? Отсталость! А его новое сообщение учтем.

…Взяв с собой Ваню и Кемика, Фрунзе отправился через площадь в конак управы, к мутесарифу. Тот выбежал навстречу, казалось приветливый, и вдруг будто споткнулся.

Негромкий голос Фрунзе был ровен:

— Прошу вас, господин мутесариф, пояснить, почему отнята упряжь у ездовых? Почему нам не позволяете выехать, хотя для других караванов нет никаких бандитов, вовсе нет?

Мутесариф откинулся в кресле:

— Это не стоит рассматривать, есть или нет. Надеюсь, в ближайшие дни…

— Я просил бы информировать, в чем дело, — настаивал Фрунзе. — Когда Юсуф Кемаль-бей ездил в Москву, мы не держали в тупиках вагон с турецкой делегацией, прицепляли даже к хлебным эшелонам. При всех наших транспортных трудностях…

Мутесариф настороженно молчал.

Фрунзе продолжал:

— При малейшей заминке господин Юсуф телеграфировал наркому Чичерину, извещал. А мне что прикажете делать — повернуть домой? Что ж, поверну!

Мутесариф заметался. Должно быть, в полученных им указаниях не предусматривалось прекращение поездки северных гостей.

— Простите… Не будем торопиться слишком… Не угодно ли чашечку кофе? Эй, человек, сюда!

— Жду все же объяснений, кофе — потом…

— Видите ли, господин посол, вполне вероятно, что упряжь реквизирована. Для военных нужд… Бывает… Для военных!..

Фрунзе усмехнулся:

— Остается радировать в Батум: срочно пришлите тридцать хомутов…

Мутесариф обиделся, оскорбился:

— В Турции своих достаточно. Прекрасных хомутов! — И тут же неестественная улыбка растянула его губы: — Но погода… погода не слушается… Нет, не оставляйте нас… Просим…

Фрунзе поднялся:

— Если через полчаса не вернете упряжь, буду вынужден обратиться в Ангору.

— Нет! — встрепенулся мутесариф. — Не надо!

Он вдруг кликнул писаря, тот вошел, столкнувшись с Ваней, который приготовился было открыть дверь перед Фрунзе. Мутесариф махнул рукой и, поглядывая на Фрунзе, стал кричать на писаря: зачем арестованы хомуты, где хомуты? Немедленно разыскать!

— Хомуты освободить! Так и передай! — Затем мутесариф подошел к Фрунзе. — Пусть это вас убедит… Я прошу отдохнуть в Чоруме… несколько дней.

— С удовольствием бы, — шагнув за дверь, проговорил Фрунзе. — У такого милого мутесарифа.

В глазах турка отчаяние…

— Побежит теперь на телеграф — запрашивать, как ему быть, — сказал Фрунзе советникам, ожидавшим его у гостиницы.

— Михаил Васильевич, новый слух, — Андерс лихо заломил папаху. — Хомуты арестованы, теперь и самих русских запрут.