Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

Сначала были море и весна,
покой и мир гвоздики и сирени,
и в этом мире умиротворенья
была душа к добру устремлена.

Потом настали злые времена
стальной гвоздики, и в кровавой пене
вскипело море. На ожесточенье
сердца и души обрекла война.

Когда гвоздики проросли клинками,
и океаны иссушило пламя,
и сердце тяжелело, как свинец,

ты был в огне цветком благоуханным,
и самым необъятным океаном,
и самым раскаленным из сердец.

Увидеться нам — это значит
опять нас увидеть вдвоем
в Мадриде, горячем от зноя,
в Мадриде, горящем от боя…
Быль перерастает в былое,
но не порастает быльем.

Увидеть тебя — это значит
опять нам изведать с тобой
всю ту незабытую радость
и ту незабвенную боль.

Пришел — и уже «до свиданья».
Но разве прервется свиданье,
когда ты уйдешь? Потому
увидеться нам — это значит
опять нас увидеть вдвоем
в Мадриде, горящем от боя…
Быль перерастает в былое,
но не порастает быльем.

Им — смрадные тифозные болота,
им — топкие зловонные трясины,
им — ржавые чахоточные лужи,
и им — морские хищные глубины.

Никто им не поможет.

Ребенка тронут — обернется тигром,
а женщину — увидят пасть гиены;
в дороге злая, пыль забьет им ноздри,
зной опалит их пламенем геенны.

Никто их не оплачет.

Кругом шипы, колючки, когти, зубы;
так ощути, наемник чужеземный,
свирепый взгляд Испании строптивой,
и шкуру жесткую, и нрав неподъяремный.

Никто их не схоронит.

Умрите здесь, отродье негодяев,
ублюдки хищников и земноводных,
вдали от рек Италии печальных
и от германских пустошей холодных.

Никто о них не вспомнит.

Это он-то мятежник? Ответь мне, господь!
Кто же первым поднял на Испанию руку?
Кто, отчизну предав, истерзал ее плоть
и обрек ее душу на долгую муку?

Это он бунтовщик? Где ты был, что смогли
на суде святотатствовать тать и предатель?
Покарай же их! Молнией испепели!
Сколько можно терпеть? Отвечай мне, создатель!

Испанские земли, долины, равнины,
огромные земли, пустынные земли.
Галопом, скакун белоногий!
Воитель народный,
мчись к звездам и к солнцу!
Галопом,
галопом,
на недругов наших — потопом!

В сердцах наших звоном, трезвоном,
трезвоном
звенят кандалами испанские земли.
Галопом, воитель народный!
Скакун белоногий,
скакун белопенный!
Галопом,
галопом,
на недругов наших — потопом!

Наметом — ведь нет впереди никого там.
Не в счет эта смерть, что коня оседлала!
Галопом, скакун белоногий!
Воитель народный,
твои это земли.
Галопом,
галопом,
на недругов наших — потопом!

Мне имя его неизвестно.
Он там, на линии фронта,
он там, у речной переправы,
он там, на улицах города.
Встает он каждое утро,
и заря в лицо ему смотрит,
обдавая горением жизни,
обдавая смертельным холодом.
Встает он каждое утро,
распрямляясь клинком отточенным,
и взгляд его глаз смертелен,
он разит наповал, как молния.
Мне имя его неизвестно,
и никто мне его не напомнит.
Встает он каждое утро
на западе или востоке
и, сжав кулаки, наступает,
расправляясь с врагами сурово
где ступит, врастает навечно,
скалой преграждает дорогу,
тысячью пуль пронзает,
ширится пропастью черной.
В Мадриде все его знают,
Мадрид в нем бурлит и клокочет
и в жилах вибрирует гневно
толчками горячей крови,
а в сердце его неумолчно
стучат сердец миллионы.
Кто он? Откуда? Не знаю.
Он там — на улицах города.
Мадрид ему дышит в спину,
Мадрид в лицо ему смотрит.
Телом, душой и жизнью
от врагов заслоняя город,
стоит солдат неизвестный —
великан суровый и грозный.
Он высок, белокур и крепок?
Или смугл, сухощав и строен?
Он — как все. Ведь он — это люди.
Как зовут его? Имя бродит
под пронзительный свист осколков,
оно бродит живым среди мертвых,
оно бродит цветком нетленным,
оно живо и вечно, как подвиг.
Как зовут его? Педро? Франсиско?
Мануэль? Рикардо? Антонио?
Хосе? Лоренсо? Висенте?
Хуан? Андрес? Или Хорхе?
О нет! Зовут его просто —
непобедимым народом!

Это будет потом,
завтра…
Моря хватит на всех!
Человек изойдет горьким плачем,
и горькие воды поглотят
выжженные пески.
Горькой соли хватит на всех,
завтра
моря хватит на всех.
Море снова одно, как в начале начал,
и человек только с совестью с глазу на глаз.
Моря хватит на всех,
и один останется человек.
Без племени,
без епископа,
без оружия.
Один останется человек,
без истории и без голоса.
На его разбитой ладье
морем сорваны трапы и лот унесен.
Один останется человек,
каждый человек,
и я останусь один,
да — совсем один.
На волнах морских,
на дне моих слез.
Под бледной гордыней небес,
высокомерных,
безмолвных
и звездных.
Если есть в мире свет, предназначенный мне,
он должен тонуть, отражаясь,
в зеркале слез огромном.
В море…
В море…
Завтра
моря хватит на всех:
оно колыбели колышет
и разрушает работу столетий,
оно ведет счет каждой фазе луны
и каждому обороту нории,
оно разбивает плотины и дамбы
и яйца чаек.
В нем начало начал
и конец всех концов.
Завтра
море сомкнет свои волны над миром.
Над лисицей и над коршуном — море,
над епископом и его кольцом с аметистом — море,
над трупом и над топором — море.
И над плотью моей — море…
Море,
море.
Море, снова одно, как в начале начал.
Плач мой… Море…

Скажи, Испания,
Из какой еще модной, чужеземной
материи
сошьют тебе саван
услужливые господа?..
Замолчите!
Не смейте так говорить.
Будет день,
и к истокам вернется история,
опять возвратится весна,
а Испания
остается нетленной в веках.
Будет день,
и сломается ворот прогнивший,
старый мул упадет на песок,
перестанут вертеться колеса,
прекратится теченье воды
и бесславно закончится черная
братоубийственная пантомима.
Помните — судьбы земные вершит
нетленная плоть земли.