Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

Неясный шум ловлю,
что долетает из глубин души
и разрывает тишину на части,
он волнами растет,
становится так громок,
что я не слышу собственного сердца.
Из мрака выступают предо мной
лбы без морщинки,
груди без дыханья,
глаза, что ни о чем не вопрошают,
руки, что не тянутся навстречу.

И гнется скорбь моя,
как ветвь, отягощенная плодами,
и клонится к земле,
горячей и сухой,
где поджидает множество других
скорбей — они лишь крепче и спокойней
и чище, будто выбелены солнцем.
Все ближе к ней, к возлюбленной земле!

И понемногу жизнь
вновь устремляется по руслу вен моих,
и мир заколосился спелой нивой.
И, выпрямлен невидимой пружиной,
я вновь стою среди моей земли,
моей земли — теперь уж навсегда.
Прибой веков меня толкает в спину…
А впереди не вижу ничего — лишь смерть,
и только смерть. Вперед же!

Товарищ новобранец!
Подойди, поболтаем по дружбе.
Ты какого года рожденья?
Кем ты был до военной службы?
Ты студент, ты ремесленник,
рабочий или художник?
Крестьянин!
Девять из десяти отвечают одно и то же.
Крестьяне Испании, к испанской земле пригвожденные,
вы не сводите глаз
с той земли за изгибом горы,
с той земли, что украли у вас.
Это вы принесете свободу, вы, —
как поле приносит всходы травы.
Посмотри на эти оливы с плодами засохшими,
посмотри на это пространство, плугом забытое, —
а земли не хватает на свете —
сколько крови стоит добыть ее!
Эта яма в земле — от бомбы,
это дерево снес снаряд;
оно росло и росло
много лет подряд,
взращенное сильной рукой человека,
и вот то, что в небе свистит, как таинственные волчки, —
ты это услышишь еще, —
разнесло его вместе с корнями в куски.
Война — серьезное дело. Они ее развязали
и получат больше войны, чем ожидали.
А теперь — в окопы.
Мы с песней сражаться будем.
Пусть знают враги,
что с песней здесь умирают люди.
Всегда выполняй приказы,
приказ командира — свят.
А ты — бунтовщик? Я тоже был бунтарем,
и вот потому-то теперь я солдат.
Я здесь, чтоб свободу добыть, —
не просить, понимаешь? Добыть!
Надо солдатом стать, чтобы мира добиться,
надо рабом дисциплины быть,
чтобы завтра стать вольным, как птица.
Береги винтовку свою и здоровье свое,
быть здоровым и сильным — этому надо учиться.
А страха не знай. Если смерть подойдет,
смотри на нее глазами самой революции.
Сотни тысяч детей отдали в руки твои
свою жизнь. Ты слышишь, как слезы их льются?
Чтобы храбрым быть, достаточно честным быть.
Я всегда буду рядом с тобою,
чтоб руками и грудью тебя защитить.
Когда побываешь в бою,
узнаешь, что там, впереди, перед нами, —
враг.
А тот, кто рядом с тобою дерется с врагами, —
ты не спрашивай, кто он, это неважно, —
твой брат.
Вот командир.
Ты — солдат.
Я такой же, как твой командир, и такой, как ты сам.
Я — комиссар.

А еще я хочу сказать тебе, Федерико, —
правда, голос мой хрипловат и клокочет,
вырываясь из горла, как пенные волны из моря, —
я хочу сказать тебе, что в Гранаде
не преступленье свершилось —
не прав был великий Антонио, —
а заря занялась, решившая участь мира,
потому что тогда, на рассвете,
по чреву фашизма, как черви,
начала расползаться смерть.
Мертва была ночь, застывшая словно камень,
был мертвым рассвет — он умер вместе с водой
и светом, уснувшим в гробу из неподвижных теней,
и мертвые на рассвете убили тебя, а значит —
жизнь, цветок и колосья, траву и деревья, но ты,
ты был поэтом народа и, на едином вздохе
прожив отпущенный срок,
погиб в тот день и в тот час,
когда для других твоя смерть стала источником жизни.
Брат мой, Федерико, я знаю,
что ты под землей истощенной
не спишь, томясь в ожиданье
светлого залпа победы;
так знай же — она придет,
знай, что каждый солдат, каждый рабочий испанский
ее приближает, копая своими руками
в земле могилы погибшим и окопы живым.

Мне причиняет боль глоток воды
и ткань одежды на моих плечах,
от ветра легкого меня знобит,
мне собственная тень внушает страх.
Покоя ночью не дает постель,
мне в тягость даже молодость моя
и горек хлеб. И солнечных лучей
за черной пеленой не вижу я.
На улице мне тяжко давит лоб
угрюмых дум удушливый туман,
спешу домой, но только на порог —
стучит в висках зловещий барабан.
Мне на земле печаль не удержать,
она из сердца рвется в облака,
чем ниже опускаю я глаза,
тем выше поднимается тоска.
И только разум мужество мое
оберегает, как суровый страж…
Мне причиняет боль тяжелый сон
и сновидений гибельный мираж.
Я одинок. Мне причиняет боль
зияющая в сердце пустота,
но между прежней радостью и мной
лежит теперь незримая черта.
Нет места для любви и для друзей,
пока ликует ненавистный враг.
Иду по окровавленной земле,
и причиняет боль мне каждый шаг.

Мой голос так часто перекликался с вами,
и рядом с вами тень моя отдыхала,
мы утром так часто вместе смотрели в небо,
и смерти в глаза мы тоже вместе смотрели,
мы так сроднились, что в кровь мою вы проникли,
я приютил вас под крышей воспоминаний
и потому зову вас не просто братья —
вы часть меня и в теле моем живете.

По плоти моей вы как по земле бродили,
искали счастья — его обрели в свободе,
которой наша любовь отдана без остатка;
одни и те же цветы мы мяли ногами —

и вот теперь расстаемся: Испания наша
прощается с вами, достойные, твердые люди,
умевшие кровью горячей зажечь свое сердце, —
что тягостнее могло уготовить время?

Сегодня разум властью своей отлучает
от жизни то, что только мечте доступно
и недоступно сытой, здоровой мысли,
но знайте — мечту ничто превзойти не может
и, как вода, испаряясь, стремится к туче,
пылающей страстью в темно-синих глубинах,
несущей боль по ступеням горячих молний,
так наша мечта станет высшим разумом жизни.

Тогда вы вернетесь, и всю Европу затопит
Испания наша — ее далекие звезды
усеют мирное небо над головою,
могилы героев вечностью озаряя.

Они под землей, а мы на земле все вместе,
мы, кого смерть еще только готовит в жертву,
чтоб в дар войне принести. Мы должны быть вместе,
мертвые пусть остаются рядом с живыми.

Пусть в сердце вашем не блекнут эти пейзажи,
вы любовались ими, их защищая,
и нет оливы цветущей или граната,
спасенных вами, которые вас не помнят.