Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

Где-то за распятием невидимые для глаз двое мужчин играли на тростниковых флейтах грустную-грустную мелодию. Коротенькую мелодию, которая повторялась и повторялась целый день. Все это производило на Пако очень сильное и противоречивое впечатление.

На Великий четверг и Страстную пятницу колокола не звонили. Вместо них трещали трещотки. Под сводами колокольни были установлены два громадных деревянных цилиндра и ряды деревянных молоточков. Цилиндры вращались, и молоточки били по деревянной поверхности полых цилиндров. Этот механизм был укреплен над колоколами на оси, вделанной в стены колокольни и смазанной рыбьим жиром. Звук гигантских трещоток походил на стук костей. У служек были еще и ручные трещотки, и они трещали ими, выходя к мессе. Пако, пораженный, глядел во все глаза и слушал.

Особенно интересовали Пако статуи, возвышавшиеся по обе стороны накрытого фиолетовой тканью распятия. А само оно напоминало ему огромную фотографическую камеру с вытянутым объективом-гармошкой. Больше всего смущало Пако то, что он уже видел эти статуи, но видел их покрытыми пылью и неубранными на чердаке церкви, где был свален всякий ненужный хлам. Там были и ноги, отвалившиеся от распятий, и статуи мучеников, голые и страдающие. Головы от льющих слезы и страждущих ессе homos [31] Ессе homo ( лат. ) — се человек. ; висевшие по стенам платки вероник; фанерные треножники, увенчанные женским бюстом; стоило набросить на них покрывало и придать ему коническую форму, и они превращались в Богоматерь, покровительницу обездоленных.

Другой служка, когда они вдвоем оставались на чердаке, вел себя с этими фигурами крайне по-свойски. Он вскакивал верхом на кого-нибудь из апостолов и костяшками пальцев стучал по его черепу, чтобы узнать — так он говорил, — не завелись ли в нем мыши; другому совал в рот свернутую трубочкой бумажку наподобие сигареты или вырывал у святого Себастьяна из груди стрелы и зверски втыкал их обратно. В углу стоял погребальный стол, на который клали покойника во время отпевания. Черное покрывало, наброшенное сверху, было закапано свечным воском, и со всех четырех сторон на нем были изображены череп и скрещенные кости. Именно под него залезал иногда второй служка и, сидя там, распевал непотребные песенки.

В Великую субботу утром ребятишки шли в церковь с маленькими деревянными колотушками, которые целый год хранили специально для этого случая. Они шли — кто бы мог подумать! — убивать евреев. Чтобы не разбили вдребезги скамьи, мосен Мильан накануне приказывал принести к паперти три длинных-предлинных бревна. Считалось, что евреи — внутри этих бревен, а детскому воображению только дай волю. Ребятишки садились позади бревен и ждали. И как только священник во время мессы произносил слово resurrexit, они принимались отчаянно колотить по бревнам, и грохот продолжался до тех пор, пока не запевал хор и не начинали звонить колокола.

К концу Великой недели Пако почувствовал себя словно бы выздоровевшим после тяжелой болезни. Проповеди были потрясающими, даже названия у них были диковинные: о мраке, о семи словах, о поцелуе Иуды, о разорванных покровах. А Великая суббота выглядела как бы обратным отвоеванием света и радости. И пока на башне трезвонили колокола — после трехдневной полной тишины, — Херонима выбирала из речного песка камешки: положишь такие камешки в рот, говорила она, и зубная боль отступит.

Пако ходил домой к священнику вместе с другим и ребятишками, которых тот готовил к первому причастию. Священник наставлял их, советовал в эти дни не слишком проказничать. Не следовало затевать драк или слоняться возле пруда, где женщины стирали белье и вели слишком вольные разговоры.

У ребятишек эти наставления только разжигали любопытство, и, проходя мимо пруда, они вострили ухо. Между собой они обсуждали предстоящее событие и выдумывали чудовищные опасности, которые якобы их подстерегали: к примеру, утверждали, что во время причащения надо разевать рот как можно шире, чтобы облатка не коснулась зубов, не то причастник упадет замертво и прямиком отправится в ад.

Однажды мосен Мильан попросил служку пойти с ним — отнести святые дары тяжелобольному. Они вышли из селения и направились туда, где домов уже не было, а люди жили в пещерах, вырытых в скалах. Вошли в одну из них через прямоугольный проем с беленными известью краями.

Пако нес бархатную сумку, куда священник положил принадлежности для предстоящего обряда. Наклонив голову, они вошли в проем и осторожно двинулись вперед. Две комнаты, пол выложен плиткой небрежно, кое-как. Темнело, и в первой комнате не было света. Во второй тускло горел масляный светильник. Старуха в лохмотьях встретила их со свечным огарком в руках. Потолок в скале был вырублен совсем низко; хотя и можно было стоять в полный рост, священник на всякий случай нагнул голову. Кроме наружной двери, никакой вентиляции не было. В глазах старухи застыла усталость и холодный страх.

В углу, на сколоченном из досок топчане, лежал больной. Священник не проронил ни слова, женщина — тоже. Слышалось лишь трудное и хриплое дыхание, вырывавшееся из груди больного. Пако открыл сумку, и священник, облачившись в сутану, достал кусочки пакли, маленькую баночку с маслом и стал на латыни читать молитву.

Старуха с огарком свечи слушала, уставившись в пол. Силуэт больного — грудь высоко, а голова совсем низко — четко рисовался на стене, и от малейшего колебания свечи тень на стене двигалась.

Священник обнажил ноги больного. Огромные, сухие, потрескавшиеся ступни. Ступни пахаря. Потом подошел к изголовью. Видно было, умирающий все оставшиеся силы вкладывал в этот ужасный труд — дышать. И дыхание становилось все более хриплым и частым. Пако видел: две или три мухи вились над лицом больного, отливая металлом в пламени свечи. Мосен Мильан помазал умирающему глаза, нос, ступни. Больной не замечал ничего. Закончив, священник сказал женщине:

— Господь принимает его в свое лоно.

Старуха молчала. Иногда у нее подрагивал подбородок, и тогда под кожей обрисовывалась челюсть. Пако осматривался. В пещере не было ни света, ни воды, ни очага.

Мосен Мильан спешил уйти, однако скрывал это, спешить не подобало — не по-христиански. Они пошли к выходу, и женщина со свечой проводила их до двери. Никакой мебели, только хромоногий стул прислонен к стене. В комнате, из которой был выход наружу, в углу виднелись три закопченных кирпича и горстка остывшей золы. Священник, похоже, собирался что-то сказать, но промолчал. Они вышли.

Совсем стемнело, и в высоте засветились звезды. Пако спросил:

— Эти люди — бедные, мосен Мильан?

— Да, сын мой.

— Очень бедные?