Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

Никто в точности не знал, что аюнтамьенто собирается делать для тех, кто «жил в пещерах», но фантазия работала и надежды у бедняков разгорались. Пако отнесся к вопросу очень серьезно, и на всех собраниях только об этом и говорили.

Пако послал дону Валериано решение властей, и управляющий передал его хозяину. В ответ от герцога была получена следующая телеграмма: «Приказываю моим сторожам охранять горные пастбища и стрелять в любого — будь то животное или человек, — кто ступит на них. Властям следует широко объявить мой приказ, дабы избежать потерь, имущественных или людских». Прочитав эту телеграмму, Пако предложил алькальду: пусть сторожа уволятся с этих должностей, а им дадут другие, которые оплачиваются лучше — по обслуживанию оросительной системы. Сторожей было всего трое, и они с удовольствием согласились. Сложили свои карабины в углу зала для собраний, и все селение беспрепятственно выгнало свой скот на горные пастбища.

Дон Валериано, посоветовавшись прежде — и не раз — с мосеном Мильаном, позвал Пако к себе домой; тот пришел. Дом у дона Валериано был огромным и мрачным, с нависающими над улицей балконами, с большими воротами. Дон Валериано заранее настроился на мирный, рассудительный лад и пригласил Пако закусить. Дон Валериано заговорил о герцоге в тоне шутливом и свойском. Он знает, Пако винит герцога в том, что тот будто бы никогда не бывает в селении, однако это не совсем так. Трижды за последние годы герцог приезжал взглянуть на свои владения, только ночевал он не здесь, а в соседнем селении. А еще дон Валериано помнит: когда сеньор герцог и сеньора герцогиня разговаривали с самым старым из сторожей, а тот слушал, держа шляпу в руке, вышла занятная история. Сеньора герцогиня расспрашивала сторожа о каждом человеке из его семейства. И когда поинтересовалась старшим сыном, дон Валериано помнил слово в слово, что ей ответил сторож, и теперь повторил:

— Кто, Мигель-то? — сказал сторож. — Да накрутите, вашесочство, хвост этому Мигелю, чего он там, в своей Барселоне, сидит, девять песет в день получает!

Дон Валериано смеялся. Засмеялся и Пако, но тут же снова стал серьезным и сказал:

— Очень может быть, что герцогиня — человек душевный, не спорю. Про герцога я слышал всякое. Только все это никакого отношения не имеет к нашему делу.

— Что правда — то правда. Итак, вернемся к нашему делу, сеньор герцог согласен повести с вами переговоры, — сказал дон Валериано.

— Насчет горных пастбищ? — (Дон Валериано сделал утвердительный жест.) — Тут не о чем договариваться, тут надо склонить голову, и все.

Дон Валериано ничего не сказал, а Пако решился добавить:

— Сдается, герцог никак не может перестроиться со старого.

Дон Валериано продолжал молчать, глядя в потолок.

— А раз так — значит, мы сами спляшем эту хоту, — добавил Пако.

Наконец дон Валериано заговорил:

— Ты сказал: склонить голову. А ты знаешь, кто склоняет голову? Только быки под ярмом.

— И честные люди перед законом.

— Я-то знаю, что закон такой есть, да вот адвокат сеньора герцога думает иначе. Разные бывают законы.

Пако налил себе вина, пробормотав: «С вашего позволения». Эта маленькая вольность оскорбила дона Валериано, он улыбнулся и сказал: «Наливайте», когда стакан Пако был уже полон.

Пако снова спросил:

— О чем же герцог собирается договариваться? Есть только один путь: отдать горные пастбища и больше к этому вопросу не возвращаться.

Дон Валериано смотрел на стакан Пако и поглаживал усы, такие гладкие, такие аккуратно округлые, что казались накладными. Пако пробормотал:

— Надо бы поглядеть, какие бумаги есть у герцога на эти пастбища. Если они вообще у него есть!

Дон Валериано начал раздражаться:

— И тут ты ошибаешься. Речь идет о многовековом владении, и в этом вся сила. Нельзя переделать в один день то, что складывалось четыреста лет. Горы — это тебе не бутылка вина, — добавил он, видя, что Пако снова наливает себе в стакан, — а дарованная привилегия. Привилегия, дарованная королем.

— То, что было сделано человеком, может быть человеком и переделано, я так считаю.

— Верно, только человек человеку рознь.

Пако помотал головой.

— Что касается этого, — проговорил он, допив второй стакан и прищелкнув языком, — передайте герцогу: если у него столько прав, то пусть приходит сюда сам защищать их, да пусть винтовку не забудет, те, что были у сторожей, теперь в наших руках.

— Пако, что я слышу! Кто бы мог подумать: у человека всего ничего, клочок земли да пара мулов, а он осмеливается так разговаривать! После этого меня уже ничего не удивит.

Переговоры закончились, дон Валериано сообщил их результаты герцогу, тот прислал новый приказ, управляющий оказался между двух огней, не зная, что делать, в конце концов уехал из селения, но прежде побывал у мосена Мильана, на свой лад пересказал ему то, что произошло, и заявил, что теперь, видно, селением будут править приговорки, сочиненные на солнцегрее. Он сказал, будто Пако угрожал и оскорблял его, и особенно напирал на подробность с бутылкой. Священник что-то слушал, а что-то пропускал мимо ушей.

Теперь он вспоминал все это в ризнице и жалостливо чуть кивал головой. Снова вошел служка и прислонился к притолоке; ему не стоялось на месте, он потирал ногу о ногу и, глядя на священника, вспоминал новые строки романса:

Дальше в романсе говорилось о других преступниках, которые умерли тогда же, но служка не помнил их имен. Все они были убиты в те самые дни. Хотя в романсе это слово не упоминалось, а говорилось: были казнены.

Мосен Мильан вспоминал. В последнее время вера в бога у дона Валериано сильно пошатнулась. Дон Валериано говорил, что бог, который позволяет твориться такому, не заслуживает большого уважения. Священник устало слушал его. Несколько лет назад дон Валериано подарил решетку часовне Иисуса Христа, а герцог дважды оплачивал ремонт церковного свода. Мосену Мильану не был знаком порок неблагодарности.

На солнцегрее поговаривали, что теперь, когда деньги за аренду пастбищ идут в аюнтамьенто, там, мол, думают, как улучшить жизнь в селении. Старухи с солнцегрея в один голос славили Пако-с-Мельницы и твердили, что парень он крепкий и все у него на своем месте.

Соседнее селение проводило себе питьевую воду к самой площади. У Пако-с-Мельницы были другие планы — в его селении вода была, — и он не переставал думать о пещерах, обитатели которых всегда представлялись ему хрипящими в последних смертных муках, а вокруг — ни света, ни огня, ни воды. И даже воздуха — дышать — им не хватает.