Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

Не выпуская ее из рук, я так и уснула перед рассветом… Проснулась с первыми лучами солнца и выглянула в окно… Площадь, примыкающие к ней переулки и поля, насколько хватал глаз, были пустынны, как будто жизнь остановилась.

Горный ветер продирался сквозь кусты розмарина и сбегал вниз по склонам, трепля ветви и листья. Горы и небо слились в сплошную пепельно-серую пелену. Вдалеке по лощине проскакал испуганный конь без всадника. Чуть не вскрикнув, я скорее отошла от окна. Антонио мне рассказывал о смерти Васкеса — помните? — командира батальона имени Хуана Баутиста Гарсеа. Он, раненый, уходил от погони на коне. Его догнали. Привязали к дереву… Его конь, наверное как этот, скакал по равнинам Эль-Карпио… Без седока и без цели…

Через весь пустой дом я прошла в свою комнату. Тишина была такой глубокой, что эхо собственных шагов повсюду преследовало меня. Я начала медленно складывать свои немногочисленные пожитки в чемодан. С этим чемоданом и с синим сундучком меня привезли и оставили в доме Луны двадцать два, а может, и двадцать три года назад. Как наяву увидела мать такой, какой запомнила ее в ночь нашего горя: растрепанную, зашедшуюся в крике: „Он умирает, дочка, умирает!“ Увидела себя: сижу в постели, онемевшая, растерянная, ослепленная огромной луной, отпечатавшей на белых стенах домов тени оград — устремленные в небо копья. Потом — дорога из Баэны в Альменар в ковыляющей двуколке и голос матери: „Так я оставляю ее у вас…“

Я невольно опять взглянула на взлохмаченное ветром поле. Надо уходить из этого дома. Это было решено твердо, еще несколько дней назад, когда я начала думать как о чем-то реальном о возвращении Педро Луны. Именно к тому вело наше поражение в войне — к триумфальному возвращению Педро Луны.

И вот я складываю чемодан. Уехать, но куда? С тех пор как та двуколка привезла меня в Альменар, я дальше Монторо и Пособланко не выезжала. В Баэне у меня никого не осталось. Вспомнила, что здесь, в Валенсии, живет одна дальняя родственница моего отца, с которой я даже переписывалась когда-то. Можно было бы у нее пожить, пока не найду работу. Я собиралась работать, жить самостоятельно. „Время мало подходящее для того, чтобы вылететь из гнезда. Вся Испания будет тюрьмой“, — говорила я себе, вспоминая о предчувствиях мужа. Но все, даже тюрьма, даже смерть, если меня убьют, — лучше, чем жизнь в этом доме. Вернуться к прежнему? На это могла согласиться та, довоенная Няня Лена. Я — нет. Для меня это было непереносимо, немыслимо, невозможно.

В последний раз взглянуть на стены, хранящие эхо его голоса: „Нет, я не сплю, Лена. Просто до того устал, что говорить не могу…“, „Ты поставила будильник на четыре, девочка? В четыре придет связной…“

Опять пройти по дому… Вот спущусь по лестнице, пересеку внутренний двор, открою двери и выйду на площадь… потом в поле… потом…

Шаги мои становились все тяжелее, я еле передвигала ноги. От горя и трудов последних дней меня одолела неимоверная слабость. Но надо было вырваться из дома как можно скорее. Наконец-то оставляю за спиной могильную тишину пустых комнат! Со двора донеслось пение птиц. Я остановилась перед клетками, наверное, от удивления: щеглы, чечетки и канарейки в такой день могли петь, как в обычное утро…

Вдруг с площади послышался шум, топот и звон оружия. Я бросилась к подъезду, решив выйти во что бы то ни стало, но поздно! Двери с оглушительным визгом распахнулись, я зажмурилась и тут услышала его голос, голос Педро Луны, пронзительный, с издевкой:

— Вот ведь повезло, сеньоры! Сама комиссарша нас встречает!

В ответ ему — взрыв хохота. Я открыла глаза. Он стоял передо мной расставив ноги, засунув руки в карманы полушубка, сама наглость и злоба. Двое или трое альменарских господчиков с пистолетами и двое гражданских окружали его. Возбужденные смехом и голосами, птицы щебетали как одержимые…

Он смерил меня взглядом, полным ненависти и… изумления. Сделав над собой усилие, я не опустила глаза. В первую минуту от его голоса меня бросило в дрожь и я почувствовала себя такой же безвольной и малодушной, как раньше. Но это длилось не дольше секунды. Потом, когда он шел ко мне, осклабившись, с выражением не то ярости, не то презрения на лице, я, застыв посреди двора, уже не ощущала страха… Во мне пробуждалась радость, сила, неведомая раньше… В первый раз я смотрела на Педро Луну без страха… И с ненавистью!

— Воображаешь, что о тебе ничего не знали? Знали. Я знал, слышишь, дрянь!..

Подойдя почти вплотную, он продолжал выкрикивать ругательства, но мне его голос казался далеким эхом, тонущим в щебете птиц. Я все еще стояла, когда увидела, как поднялась огромной тенью его рука…

Помню выкрик:

— Возьмите ее, капрал!

Потом люди, деревья — все замелькало передо мной и в охватившем меня мраке долго еще слышалось оглушительное пение птиц в клетках…»

«Придя в себя, я не знала, что и думать, — продолжала Няня Лена. — Очнуться не в камере и не на обочине дороги, а в одной из лучших комнат дома Педро Луны! Я вся горела, не было сил шевельнуться. После того, что произошло по дворе, мне казалось непостижимым, как я до сих пор в этом доме, да еще на такой кровати.

Сидевшая со мною в комнате служанка ничего не могла объяснить. Она была новенькая и представления не имела о том, кто я такая. Ее наняли в Кордове во время войны и теперь „сеньора послала с другими слугами вперед, чтобы приготовить дом“.

— Два дня и две ночи вы лежали с температурой и бредили, не передать как, — сказала она. — Слава богу, вас никто, кроме меня, не слышал… Кстати, — добавила она тише, — уже нет ни Кордовского фронта, ни Народной армии. Ничего, ничего этого нет…

Я спросила, здесь ли Педро Луна, и девушка мне ответила: „Да, он уже расположился в доме и послал за врачом для вас“, чем окончательно меня озадачила.

Оставшись одна, я попыталась встать, решив выйти, даже если снова упаду в обморок посреди Альменарской площади, но я была так слаба, что, только приподнявшись в постели, вся покрылась испариной и снова упала без сил.

Через несколько часов явился врач, не тот, из Монторо, который всю жизнь лечил семью Луна, а молодой, младший лейтенант медицинской службы. Он принялся меня осматривать и расспрашивать с притворным сочувствием в масленых глазках. Мне стало неловко, я прервала его:

— Нет, не беременна. Оставили бы лучше меня в покое… Поможет скорее всех лекарств.

На следующий день Педро Луна пришел навестить меня. По пути от дверей до моей кровати он раза два пытался улыбнуться, но ни разу ему это не удалось. Наконец, остановившись посреди комнаты, он громко возгласил:

— Так мы уже не хандрим? Посмотрите только на нашу Няню Лену! Собралась умирать в самый день победы!..