Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

— Виновато правительство.

— Виноваты коммунисты.

— Виновата НКТ.

Ребенок с зонтиком стоит один.

— Где же твоя мать?

— Во Франции.

— А отец?

— Убит.

Он стоит один в центре людского водоворота.

Люди приходят, уходят, шагают, ковыляют, толпа шевелится, ширится, раздается, перемалывает людей, пожирает, те стареют, умирают. При такой ходьбе всему наступит конец: Женщины нагружены еще больше, чем мужчины, никто никому не помогает. Солдаты с винтовками за плечами решительно шагают, сами не зная куда.

— Ты откуда, приятель?

— Из-под Бильбао. Год как переехали в Барселону, обзавелись домом, хозяйством, жили недалеко от редакции «Эль сигло». Все пришлось покупать заново: одеяла, посуду, все. И все оставили. Теперь опять иди неизвестно куда. Позор. А все из-за каталонцев. — Он останавливается, переводит дух, перекладывает ношу с правого плеча на левое. — Стыд и позор. И никто не поможет, ну никто.

Чей-то голос:

— А ты хотел бы ехать в карете?

— Трусы вы все. Если б я мог, если б я мог…

Тысячи телег, лошади и мулы тянут их без труда, груз невелик, хотя скарб и громоздкий. Толстые матрацы, просторные клетки — кроликам и курам тоже надо двигаться. Деревянные кровати служат дополнительной выгородкой, в которой стоят круглые корзины с горшками и кастрюлями. Это не обтянутые парусиной фургоны для дальней дороги, а простые крестьянские телеги на скрипучих колесах с толстыми железными шинами, наследство отцов. Узлы выпирают вверх, свисают за борта телег — издали поклажа напоминает колышущуюся виноградную гроздь; телегу тянет запряжка цугом или одна лошадь, опустив голову, — нечесаная грязная грива, бока и подвздошные впадины в рубцах, подколенки в крови, бабки — сплошная земля. Затор на шоссе — это не отдых, всем не терпится ехать дальше, сзади подталкивают в ягодицы — вперед, хоть к черту в пекло, но вперед. Тогда лошади и мулы поднимают морды, звякают бубенцы на ошейнике, в широко раскрытых глазах отражается небо. На возах нет места ни для кого, разве что для какой-нибудь немощной старухи, превратившейся в развалину, в ненужный хлам; ни поводья, ни удила не заставят животных свернуть вправо или влево, они повинуются лишь общему потоку; каждая телега — отдельный мирок, увлекающий за собой своих спутников по дороге к французской границе; кладь на возах самая разнообразная, ни одна телега на другую не похожа, но все они одинаковы.

С аэродрома Сан-Мартин поднимается самолет.

Какой-то солдат:

— Наш.

Однорукий:

— Пресвятую деву мы прозвали Невидимкой.

Женщина в черном платке несет на голове огромный узел и тащит за руки двоих детей, у каждого — заплечный мешок.

— Зачем продолжать драться? Неужели, они не видят, что дело дрянь? Ну зачем? Чтоб побольше народу положить?

И идет дальше.

Кто-то говорит ей:

— А кто тебя тащит? Оставалась бы.

Женщина повернуть голову не может, поджимает сухие губы и продолжает путь.

Многие идут, закутавшись в одеяло, у каждого своя дерюжина, кроме тех, кто идет на костылях, и тех, у кого на плечах огромные, обмотанные проволокой тюки, которые надо поддерживать руками.

— Куда шагаешь, Эйфелева башня?

Хромых больше, чем одноруких, а одноруких больше, чем раненных в голову. Я видела одноногих детей с костылями — неприятное зрелище. На старом кресле с колесами катят паралитика, у него седые волосы и худое лицо под огромной черной шапкой, на коленях — розовая клеенка на случай дождя.

Автомобили останавливаются, проезжают десяток метров, снова останавливаются, стоят по всему шоссе, сливаясь вдали с окружающей толпой.

Республиканский гвардеец с винтовкой:

— Они этого и хотят, но ничего у них не выйдет.

Лошадиное лицо, борода недельной давности, шапка набекрень, гнилые зубы. К нему обращается девушка:

— Но как же это случилось? Что произошло?

— Как это — что? Ты думаешь, они шутят с нами? Или как? У них и пушки, и танки, и минометов до черта. А как плюются эти проклятые плевательницы!

Еще один гвардеец вступает в разговор:

— Хуже всего с минометами: на один наш у них сто. Если, не дай бог, пальнешь, тебя накроют, лучше вовсе не стрелять.

Девушка:

— А забиться в нору.

Гвардеец хватается за винтовку:

— А ну, повтори.

Девушка:

— А забиться в нору.

Гвардеец:

— Ах ты!..

Пожимает плечами и идет своей дорогой. Другой говорит:

— Нас окружили. Мы чудом спаслись. — И спешит вслед за товарищем.

Против течения идет автоцистерна, все смотрят на нее удивленно. Окликают.

— Они высадились в Росасе.

— Cuentus. En vine [63] Сказки. Я только что оттуда ( катал. ). .

Сигналя, автоцистерна прокладывает себе дорогу до контрольно-пропускного пункта.

У всех мужчин лица серьезные, в морщины забилась пыль. Вы представить себе не можете, что такое человеческое лицо. Его ни с чем нельзя сравнить, оно невелико, но чего в нем только нет: тут и огонь, и вода, и глина, из которой они слеплены, — вот почему его ни с чем другим не спутаешь.

Черная машина с республиканским флажком сигналит, пытаясь обогнать другие. В тон нетерпеливому клаксону всплескиваются крики:

— Сынок!

— Луис!

— Пепе!

— Сюда!

— Бегом!

Ты их не слышишь, не обращаешь на них внимания, потому что они — первооснова и мать всех криков человеческих, но тут они вспархивают, как испуганные птицы. К упрямо пробивающемуся вперед автомобилю подходит пограничник, почтительно отступает и, обращаясь к тем, кто загораживает дорогу, что-то объясняет, но слов его я не слышу. Вмешивается фронтовик.

— Не пропустим самого Иисуса Христа.

— Но…

— Ни господа бога. Если мы тут останемся, пусть остаются все.

У того, кто выкрикивает эти слова, зелено-желтое лицо и лоснящиеся жиром бачки. Люди сбегаются, словно в очередь за похлебкой. Солдат выходит из себя, щелкает затвором винтовки:

— Я сказал, не пройдет никто, раз я не могу пройти. Или пропускайте меня, или, если меня тут схватят, пусть схватят всех. — На лбу у парня выступил пот. — Не пройдет и господь бог, тому, кто попробует, я влеплю пулю.

Пройти, пройти, пройти. Чей-то голос:

— Мы выполняем приказ.

— Какой там к чертовой матери приказ. Вы пограничники или кто? Ей-богу застрелю всякого, кто полезет. — Но тут он видит, что никто его не поддерживает, что его принимают за сумасшедшего, и кричит: — Этой ночью правительство бежало.

Вмешивается круглощекий юноша:

— Это неправда, они собрались сейчас в замке.

— Откуда ты знаешь?

Из машины выходит Вайо:

— В чем дело?

Республиканский гвардеец:

— Раз меня не пускают, не пропущу никого.

— Куда ты идешь?

— К своей роте.

— А где она?

— Не знаю.

Несколько человек хватают парня и отводят в сторону.