Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

Вначале, в первых посланиях, он по-мальчишески хвастает военными успехами, снисходительно извещая молодую женщину о своих делах. Радуется рождению дочери и тому, что это не отразилось на здоровье матери. Он пишет открыто: «Гораздо без вас скучаю. Еще и объявляю свою нужду здешнюю: обшить и обмыть некому, а вам ныне вскоре быть, сами знаете, что нельзя…» (1707 год).

«Уже с три недели, как от вас ведомости не имею… Для Бога приезжайте скорей… А с сим письмом послан к вам башмачник ваш, понеже чаю, что вы уже в дороге. Дай Боже, чтоб видеть вас в радости скорей» (1708 год).

«А что пишете, что некому чесать гладко, приезжайте скорей, старый гребишко сыщем» (1708 год).

«Матка, здравствуй! Объявляю вам, что всемилостивейший Господь неописанную победу над неприятелем нам сего дня даровать изволил, единым словом сказать, что вся неприятельская сила наголову побита, о чем сами от нас услышите: и для поздравления приезжайте сюда сами». (После победы под Полтавой, 27 июня 1709 года.)

«Матка, здравствуй! Объявляю вам, что вчерашнего дня город Выборх сдался, и сей доброй ведомостью, что уже крепкая подушка СПб устроена через Божью помощь» (Выборг, 14 июня 1710 года).

«Место здешнее так весело, что можно честной тюрьмой назваться понеже между таких гор. Сидит, что солнце, почитай, не видать, всего пуще, что доброго пива нет… Посылаю при сем презент тебе: часы новой модели, для пыли — внутри стекло» (1711 год).

С 1712 года на пакете стала появляться надпись: «Государыне — царице Екатерине Алексеевне».

«Я слышу, что ты скучаешь, а мне не бескучно ж, однако можем рассудить, что дело на скуку менять не надобно… Ежели лошади твои пришли, то поезжай с тремя батальоны, которым велено идтить в Анклам, только для Бога бережно поезжай и от батальонов ни на сто саженей не отъезжай» (1712 год).

Постепенно Петр начинает выполнять ее просьбы, поручения, желания: присылает «устерсы», платья. Он постепенно продумывает ее маршруты, то ускоряя ее приезд («приезжай сюда налегке»), то желая, чтобы она не растеряла свои подводы, то сообщает, что у него собрались друзья и пили «здоровье именинницыно» (4 февраля 1713 года). В другом месте дописал, что тому, кто отказывался это сделать, положен был большой штраф…

«Объявляю вам, что господа шведы нас зело стыдятся, ибо нигде своего лица нам показать не изволят» (1713 год).

«При сем объявляю, что в 6-й день сих месяца г. адмирал объявил мне милость государя нашего — чин генерала полного, чем вас, яко госпожу генеральшу, поздравляю» (1713 год). Всерьез радовался новому званию, хотя это делалось по им же утвержденным правилам игры. Никаких прыжков через положенные ступени — даже ему, царю, надо честно заслужить повышение, за настоящее дело.

И снова сообщения о битве при Гангуте, о занятии острова Аланд, а потом ответственное поручение: «Ежели еще не проехали Нарву, поезжайте вниз Луги в наши деревни и там посмотрите место, где заводу стеклянному и двору для проезда удобно быть» (Ревель, 1715 год).

А после двух писем о болезнях просьба: «Приезжай, друг мой сердешненький, ко мне скорея, чтоб не так скучно было» (1716 года).

И новое послание, с некоторой иронией: «Дай Боже, чтоб до места уехать и вас околя увидеть: веревочка покоя не дает. P.S. Король одарил меня изрядным презентом — яхтою, которая в Потсдаме зело уборная, и кабинетом янтарным, о чем давно желали».

И снова грусть, тоска по Екатерине. Петр отправляет жене на память остриженные после болезни волосы; поздравляет ее с годовщиной Полтавской битвы; интересуется сыном; поручает взять чертежи корабля и привезти с собой; посылает ей дыни и цветы из Ревеля. В 1719 году в одном из его писем появляются такие строки: «Только молю Бога, чтобы сие лето было последним в разлучении, а впредь бы быть вместе». Это же в 1723 году: «А без вас очень скучаю. Дай Боже! Чтоб вас видеть в радости скорее».

И последнее письмо его жене:

«Катеринушка, друг мой сердешный, здравствуй! Понеже ветер стоит противный, не можем доехать до Петергофа. Того для, ежели и завтра будет такая ж погода, пришли баржу да верейку в Лахту за заводов. Петр». Письмо датировано 31 октября 1724 года; оно послано за несколько дней до того, как к нему поступил донос на Екатерину, сломавший его и ее жизнь…

Она часто не спала от предчувствий, даже задыхалась. Петруша лежал тихо, не дергаясь, положив тяжелую голову ей на плечо, а руку, горячую, расслабленную, — на ее живот, точно охранял забившуюся в ней новую жизнь. Ей было так хорошо, что она начала бояться судьбы, сглаза, наговора. Хотя и улыбалась, вспоминая суматошный веселый день.

Снова ощутила его восхищение, когда позволила быть себе простой, легкомысленной, как девчонка, хотя груз короны делал ее отныне на людях степенной и вальяжной. Только в танцах она позволяла себе сбросить невидимую трудную ношу, что-то вспыхивало, зажигалось в крови, каждая жилка тонко играла, ноздри подрагивали, трепетали, даже Петруша это замечал, посмеивался, довольный, что не знает она усталости, что может переплясать любого танцора, даже молодого Ягужинского…

Вчера в ратуше она вдруг упрямо тряхнула головой, услышав слова бургомистра, что лестница в башне крутая, ступенек больше трехсот, немногие гости добираются до верха…

Петруша поплотнее натянул парик и оглядел свиту смеющимися, диковатыми глазами. Она сразу поняла, что муж полезет на эту башню, и ей тоже отчаянно захотелось туда, наверх, где останутся они вдвоем, азартные и молодые. Она торопливо, неуловимо гибким движением проскользнула в низкую железную дверцу, и зазвенели ее серебряные каблучки. Пролетела несколько винтовых кругов, почти не ощущая подъема. Так захотелось ей вдруг вырваться на волю, ввысь, вздохнуть полной грудью, изумить поднебесье своей удивительной судьбой.

Его шаги, торопливые, тяжелые, начали настигать, он перепрыгивал, перескакивал крутые, вьющиеся лентой ступени.

Тогда она сбросила драгоценные парижские туфли и босиком, как в юности, полетела вверх, ласточкой.

Она не считала ступеней, боясь, что закружится голова от бесконечных кругов винтовой лестницы, лишь на секунду мелькнула тщеславная мысль, что по этим звонким истертым жердочкам поднималось множество мужчин: воины, студиозусы, посланники, а из монархинь — лишь она. Но здесь она не была царицей, она забыла об этикете, о драгоценных юбках, которые шуршали, цепляясь за шершавые каменные стены, о жемчугах в волосах, соскользнувших и упавших вниз…

Он настигал, дышал тяжело, и она поняла, что не смеет вырваться вперед, что ей пора смириться, дать себя поймать, выказать слабость. Да и сердце начало постукивать в горле. И тут горячая сухая рука схватила ее сквозь пролет за пятку, она потеряла равновесие, голова ее закружилась, и, не подхвати ее Петр, Екатерина упала бы навзничь. Он захохотал и, не выпуская из объятий, стал медленно подниматься. Она слышала его дыхание — несмотря на ношу, оно выровнялось, стало спокойнее, как всегда, когда он ощущал ее рядом, и ей хотелось, чтобы их подъем никогда не кончался, чтобы целую вечность они поднимались все выше и выше, оторвавшись от всех…