Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

После смерти наследника престола Петра Петровича она ощутила непрочность, эфемерность своего существования и, похоже, вслед за мужем ожесточилась душой. Но если Петр, став жестче, раздраженней, гневливей после смерти малолетнего сына, больше потянулся к жене, то она начала отстраняться от мужа. Сначала невольно, почти бездумно…

Спокойно-объективные воспоминания о Екатерине — редкость. В их числе записки голландца Номена из Заандама о приезде Петра Первого в Голландию. Это было второе посещение императором столь любимой им страны; на этот раз он совершил поездку в сопровождении жены.

Екатерина была любимой женой, хозяйкой, матерью и уже пять лет — императрицей. Она пошучивала над боярами, а те терпели. Приказывала знатным дамам, а те подчинялись. Распекала офицеров, а те молчали. Русские послы охотно выполняли ее поручения и просьбы. Никто не смел прекословить. Вначале рабство людских душ ее удивляло. Ей казалось, что там, дома, в Мариенбурге, жили другие люди — достойные, уверенные, независимые. Но потом она вспоминала, что и они низко кланялись знатным особам, наезжавшим на праздники, терпели наглость шведов, пренебрежение иноземных солдат; стычки бывали только среди равных — ремесленников, пахарей, рыбаков… Над всеми властвовало тщеславие, жажда почестей, богатства — для себя, а не ради великих целей, что брезжили Петру в мечтах.

Первые годы она млела, говоря с царем, вслушиваясь, вживаясь в его надежды и мечты. Перед ней он ничего не таил из того огненного, чем полнилась его кипящая нетерпеливая душа. И когда Петр рассказывал ей, какой Парадиз построит на берегах Балтики, какие будут у него дворцы, улицы, каналы, — гордость затопляла ее сердце, счастлива была она, что необходима такому исполину. Ее восхищало, что император не жалел ни сил, ни здоровья, иной раз он казался ей равным Богу…

Ее осторожные реплики не злили, не раздражали, не возмущали Петра. Он ощущал ее любовь, восхищение, преклонение. Она умела растворяться в его мечтах, а случалось, давала ему полезные советы. Екатерина просила, чтобы прошпекты были просторными, как поля, а парки казались вольными лесами и чтобы дома были в два-три этажа, как в ее Мариенбурге, разноцветные, с красными черепичными крышами, похожими на шапочки гномов…

Иногда Петр думал, что его счастье с этой женщиной должно соответствовать пережитым прежде несчастьям. Ибо только она сумела внести в его жизнь покой и нежность, каких он был лишен с детства. Ему начинало казаться, что комната светлеет, когда входит его жена; ее веселость радовала, умиляла…

Люди, окружавшие Екатерину, потихоньку обесцвечивали радость бытия, которую она ощущала. От нее все время ждали подачек, требовали помощи, поддержки, заступничества. И она понимала, чувствовала — иначе выживут, выбросят, выгонят из дворца, из сердца Петра. Оклевещут, оговорят, ославят. Порой она жила точно на лобном месте…

В молодости она не особенно преклонялась перед знатью. Лютеране считали, что все люди на земле равны, что Господь награждает не за происхождение или богатство, а за личные достоинства. За честность, правдивость, доброту к ближнему…

Но у придворных дам, у ее слуг были другие понятия, точно этот мир и тот дальний никогда не пересекались и не могли пересечься…

Просыпаясь среди ночи, лежа в бессоннице, она чувствовала, как тает, уплывает из ее жизни безоглядное женское счастье, и воздух вокруг казался ей безвкусным, затхлым, прелым… Сознание своего величия заменить этого счастья не могло. Она привыкла к своему положению, как к новой коже. Но все чаще становилась неспокойной, нервной, напряженной… Ей приходилось прятать свои чувства, когда доносили о новой метрессе Петра, когда нашептывали злоязычно, что он может отстранить ее от себя, подвергнуть опале, сослать…

И когда император тяжело заболел, а лекари опускали глаза, не надеясь на свои снадобья, ее охватил леденящий ужас — впервые не за него. За себя.

Отныне она просыпалась с трепетом. Вдруг вся ее нынешняя жизнь окажется маревом, мороком, соблазном греховным? И вновь она превратится в портомою, стряпуху, пленницу…

В юности она засыпала мгновенно, лишь коснувшись головой подушки. И просыпалась обиженная на судьбу, не дарившую ее снами. У других же случались вещие горькие или сладкие сны, и Екатерина ощущала себя обделенной.

Но теперь к ней стали чаще приходить тревожные ледяные сны, от которых потом бил озноб, и она металась, вздрагивала от ужаса, и сердце так стучало, что часами потом она ходила по опочивальне, выравнивая дыхание.

Она не жаловалась мужу на недомогания с тех пор, как увидела его во гневе во время самой счастливой для императора минуты — когда праздновали Полтавскую викторию. Тогда она ждала ребенка, сильно переволновалась в обозе, сопровождая мужа на битву, и стала совсем плоха. Врачи сказали, что он может ее потерять, и мрачный ужас сделал Петра безоглядно жестоким и бесчувственным. Лицо его задергалось, он избил сержанта за мелкую провинность, и все вокруг разбежались, стараясь не попасть под его бешеный взгляд.

Иногда Екатерине снилась странная дорога, освещенная единственным лучом солнца. Небо справа нависало низко, тяжело, точно мокрое белье, а слева чугунной стеной притаился остывший темный лес. И она одна-одинешенька бежала по узкой золотисто-багровой дороге, а на нее надвигались и небо и земля. Они хотели сомкнуться, раздавить ее, но она летела горлицей, понимая, что каждая секунда притягивает ее к смерти.

Екатерина долго не понимала этого сна, никому о нем не рассказывала. А потом догадалась: странный сон предупреждал ее, помогал приготовиться к худому!..

Ей всегда нравились дорогие наряды, она носила их, точно родилась в испанских или фряжских платьях. А русские боярыни чувствовали себя в этих обтягивающих нарядах стесненно, сутулились, жались… Царь никогда не скупился на ее обновы, хотя себе не позволял никаких трат. И даже поощрял ее мотовство, ибо она должна была достойно нести звание русской повелительницы, ведь двор он замыслил создать не хуже версальского. Но она стеснялась лишних расходов.

Придворные только и думали, как ей угодить, выспрашивали у камер-фрау, каковы ее вкусы. Первые годы она стеснялась принимать презенты, старалась ответно одаривать. Ей неприятно было видеть, как жадно вымогают подношения ближние вельможи…

Потом она смирилась и даже сама вошла во вкус: стала принимать подарки как должное, особенно если получала их в благодарность за заступничество. А совесть свою успокаивала тем, что приходится рисковать собой, вызывать возмущение, даже крик императора, особливо когда вина просителя была бесспорна, — хотя на нее он никогда не поднял руки, даже в самые страшные гневливые минуты…