Маргит Каффка - Цвета и годы

Поначалу настроение было прохладное, все держались немного скованно, недоверчиво поглядывая друг на друга за уставленным серебром и цветами столом. Место давно спевшихся, речистых и лукавых городских кумушек заняли несколько деревенских матрон и молодых женщин, которые молча пыжились из опасения, что ими пренебрегут: отвыкшие и отставшие от нас дальние родственницы. Мужчины тоже избегали касаться «дел», ходили вокруг да около, — разговор о дворянском эскорте никак не хотел налаживаться. Из семейной солидарности и в знак доверия, даже признания они и непрочь были подтолкнуть мужнину телегу в комитате, но подыгрывать графу как раз сейчас, когда такой удобный случай дать открыто почувствовать свое исконное трехсотлетнее несогласие? Предок этих Синери, который состояние сколачивал, тоже небось у немцев блюдолизничал. Да и все они хороши, челядь кесарская, пролазы-лабанцы: сколько земли зацапали у истинных ее наследников, которые до сего дня маются на пятистах-шестистах хольдах или поразорились совсем. Треть комитата прибрали к рукам! «Но хоть не зависели от них никогда. Псами их не бывали!»

Я занимала дам и лишь краем уха, удивленная и довольная, слышала, как ловко переводит Ене закипевшие страсти в русло недовольства правительством. Поругать либо поддержать Кальмана Тису [33] Тиса Кальман (1830–1902) — венгерский политический деятель, глава правящей либеральной партии и премьер-министр Венгрии в 1875–1890 гг. и прочих — тут они больше сходились, скорее ладя и отмякая. Два гайдука, присланные из ратуши по распоряжению Мелани, стали откупоривать шампанское.

Около полуночи я перешла с дамами в салон. Мужчины разговорились, табачный дым в столовой становился все гуще, споры — все оживленней. Многие, не слушая друг друга, говорили одновременно, с пылкими жестами обращаясь к соседу за поддержкой. Спустя какое-то время я опять туда заглянула, когда горничная несла им черный кофе. Дядя Абриш во весь голос ораторствовал в удушливом дыму, понося освобождение крестьян и так стукнув по столу высоким бокалом, что тот в мелкие дребезги разлетелся у него в руках. «Вот уж не крал, вот уж не обманывал, — никогда! — с надрывом твердил Петер Кенди, хотя никто ему не возражал. — Пальцем чужого не тронул, бог свидетель! Веришь, друг? Ну, ехал мимо чужого поля, хлеб в крестцах стоял, ну, слез, вытянул пять-шесть колосьев, взглянуть, каков урожай. Вот и все мое воровство! Разве ж это воровство?» Один из Кехидаи обнимал Галгоци-младшего, вис у него на плече: «Чтобы я — у тебя? Да что ты, братец, да что ты!» Я взглянула на Ене. Трезвый, по своему обыкновению, и подавленный, сидел он на месте, — устало, растерянно, почти сконфуженно. И меня вдруг впервые словно резнуло: «Какой он чужой здесь, как к ним не подходит! Во что я его втянула!»

Подали карету от Мелани (тетю Пирошку и еще двух дам я устроила на ночлег в другом месте). Уже серел рассвет, когда, смертельно усталая, остановилась я еще раз на пороге столовой. Только дядюшка Хирипи маячил там молчаливо и сосредоточенно. Двое на противоположном конце стола, отвалясь на спинки, с полуразинутыми ртами дремали в полумраке. Один тихонько похрапывал, я разглядела: Тибор Генчи. Второй был Галгоци. Все лампы погасли, цветы, растрепанные и увядшие, безжизненно валялись на залитой вином, перепачканной пеплом скатерти. Ене рассеянно, меланхолически поглаживал у себя на коленях Шпорта, коричневую пятнистую легавую.

Оставались считанные недели, и я с головой ушла в разные мелкие хлопоты, — шитье платьев и прочее, горячкой приготовлений заглушая чувство гнетущей неопределенности и тревоги, которое росло и росло во мне, чуть не сводя с ума. Больше всего мучило, что нельзя доподлинно узнать ничьи взгляды и намерения, — невозможно побывать, где толкуют про выборы, возбуждаются настроения, вновь и вновь сталкиваются партикулярные интересы. И еще, что для мужа (я видела по нему) все это так важно, — чуть не вопрос жизни и смерти. Будто он все поставил на карту.

Часто к нему захаживал маклер Липи. Я догадывалась: насчет денег, срочных займов, под любые кабальные проценты. Мне уже стало ясно, что наличных на расходы по выборам и на остальное у Ене нет. А ведь немного и нужно было! Несколько раутов, обед на всех, разъезды, мои платья (одно заказала я все-таки у Гача); при эрцгерцоге кое-какой декорум соблюсти… Но, видимо, не было и на это.

— Ене, голубчик, скажи мне откровенно, прошу тебя! Не ладится что-нибудь?

— Ну, что ты, детка! Наоборот, по-моему. Йолшваи хочет устранить разногласия на закрытом совещании. Думаю, все сложится в нашу пользу. К этому идет.

— Но… тебя все-таки что-то мучает. Письмо пришло от твоих стариков, я видела. Пожалуйста, не отрицай.

— Ну, пришло. Ничего в нем особенного.

— Покажи.

— По-моему, я уже выбросил.

— Что они пишут? Ведь что-то задело тебя? Скажи сейчас же. Не скажешь — значит, про меня дурное что-нибудь. Шереры им наклепали!

— Магда! Ну, что ты придумываешь? Почему, за что, какие у них основания?

— Тогда покажи отцовское письмо. Скрытничать в таких серьезных вещах? Этого я не потерплю. Жена я тебе или нет?

Молча положил он передо мной конверт из Кашши. Так я и знала! Ответ мужу, который, судя по всему, попросил взаймы довольно большую сумму: три тысячи форинтов, кажется. Но почему так много?.. Старик отказывал, сурово и неумолимо, с резкими попреками. Увещевал образумиться, оставить, пока не поздно, это зазнайство, это роскошество, трудиться скромно, как трудился он, — откладывать на старость и подумать о ребенке. Что ему давно, мол, было ясно, к чему приведет это барство да тщеславие, — Ене не в чем его упрекнуть, достаточно-де он предупреждал — и вот, пожалуйста, докатился в той беспутной среде, где живет, и чьей порочностью сам заразился. Тут он в меня метил и мою семью. Какое мерзкое, мерзкое брюзжание — вместо того, чтобы помочь единственному сыну в насущнейшем деле его жизни. И это называется отец?

— Мама не знает, наверно, ничего, — тихо сказал Ене.

— Так напишем ей!

— Нет, этого я не хочу! И не пытайся, Магда! Она все равно ничего не может сделать, состояние-то отцовское! Расстроим только ее.

— Но ты-то как, Ене? Выпутаешься? Скажи честно. Ничего не случится? Может быть… вексель?

— Нет, ни в коем случае! Сейчас и речи быть не может. Потом, после выборов… придется. Но тогда и проще, Лини говорит. Вице-губернатору, руководителю водоустроительных работ, дадут сколько угодно. Да и другие источники вмиг найдутся, так что я успею устроить дела. Чепуха, вопрос немногих дней.

— Но до тех-то пор?

— До тех Липи даст, сколько понадобится на первый случай. От иного еврея проку больше, чем от самого близкого человека!