Иммануил Кант - Иммануил Кант. Критика чистого разума. Критика практического разума. Критика способности суждения (сборник)

Следовательно, как решение проблемы чистой геометрии не составляет ее особой части или как землемерие не заслуживает имени практической геометрии в отличие от чистой и не есть вторая часть геометрии вообще, – как механическое или химическое искусство экспериментов или наблюдений не может относиться к практической части естествоведения, – так же домашнее, сельское и государственное хозяйство, искусство обхождения, предписания диететики, даже общее учение о счастье, даже обуздание склонностей и упрощение аффектов ради последнего учения, не могут относиться к практической философии и не могут создавать второй части философии; все это заключает в себе только правила уменья, значит, технико-практические правила, чтобы произвести действие, возможное по естественным понятиям причин и действий, которые, так как они относятся к теоретической философии, подчинены этим предписаниям только как королларии из них (из естествоведения), следовательно, не могут требовать себе места в особой философии, которую называют практической. Но морально-практические предписания, которые всецело основываются на понятии свободы и совершенно исключают основы природы, создают совершенно особый вид предписаний; эти предписания, подобно правилам, которым повинуется природа, называются просто законами, но основываются не на чувственных условиях, как законы природы, а на сверхчувственном принципе, и рядом с теоретической частью философии требуют, и только для себя, и другую часть, под именем практической философии.

Отсюда видно, что совокупность практических предписаний, которые дает философия, создает особую часть ее, которая становится рядом с теоретической, не потому, что это практические предписания, ибо такими они могли бы быть, если бы их принципы были целиком взяты из познания природы (как технико-практические правила), но только потому и в том случае, если их принцип заимствуется не из понятия природы, которое всегда чувственно обусловлено, но основывается на сверхчувственном, которое дает познать понятие свободы только через формальный закон; следовательно, это морально-практические законы, без предварительного отнесения их к целям и намерениям, а не только предписания и правила в том или другом отношении.

Применение нашей способности познания по принципам, а с ним и философия, простирается до той черты, в пределах которой имеют свое значение понятия априори.

Совокупность всех предметов, к которым относятся эти понятия, чтобы, где можно, познать эти предметы, можно делить – по различной степени достаточности или недостаточности нашей способности для этой цели.

Понятия, поскольку они относятся к предметам, несмотря на то, возможно ли познание этих предметов или нет, имеют свое поле, которое определяется по тому отношению, какое их объект имеет к нашей познавательной способности вообще. Часть этого поля, в котором для нас возможно познание, есть почва (territorium) для этих понятий и для необходимой для этого познавательной способности. Часть почвы, на которой эти понятия бывают законодательными, есть область (ditio) этих понятий и потребной для них познавательной способности. Следовательно, опытные понятия, хотя и имеют почву в природе как совокупности всех предметов внешних чувств, не имеют в ней области, а только пребывание (domicilium), так как, хотя они возникли законно, это не законодательные понятия, и правила, обоснованные на них, эмпирические, значит, случайные правила.

Вся наша познавательная способность имеет две области – область понятий природы и область понятия свободы, ибо через эти понятия она является априори законодательной. Соответственно этому философия делится на теоретическую и практическую.Но почва, на которой создается ее область и применяется ее законодательство, – всегда только совокупность предметов всякого возможного опыта, поскольку они признаются не за что-либо иное, а только за явления, ибо без этого нельзя было бы мыслить по отношению к ним никакого законодательства рассудка.

Законодательство через понятия природы совершается через рассудок и бывает теоретическим. Законодательство через понятие свободы происходит через разум и бывает только практическим. И только в практическом отношении разум может быть законодательным; по отношению к теоретическому познанию (природы) он может только (как законовед посредством рассудка) извлекать из данных законов путем умозаключений выводы, которые никогда не могут идти дальше природы. Но и там, где есть практические правила, разум только поэтому еще не становится тотчас же законодательным , ибо эти правила могут быть и технико-практическими правилами.

Рассудок и разум имеют, следовательно, два различных законодательства на одной и той же почве опыта, не стесняя при этом друг друга. Как понятие природы не имеет влияния на законодательство через понятие свободы, так и понятие свободы не влияет на законодательство природы. Критика чистого разума доказала возможность, по крайней мере без противоречия, мыслить совместное существование двух законодательств и присущих им способностей, так как она уничтожила возражения против этого, раскрыв в этих возражениях диалектическую иллюзию.

Но то, что эти две различные области, хотя и не в их законодательстве, но в чувственном мире, беспрестанно ограничиваются и не создают одного , происходит оттого, что хотя понятие природы может сделать представимыми свои предметы в созерцании, но не как вещи в себе, а только как явления, тогда как понятие свободы в своем объекте хотя и представляет вещи в себе, но не дает их в созерцании; значит, ни одно из них не может дать теоретического познания о своем объекте (и даже о мыслящем субъекте) как вещи в себе, что было бы сверхчувственным; правда, идею о нем можно положить в основу возможности всех этих предметов опыта, но само оно никогда не может подняться и расшириться до познания.

Есть, следовательно, безграничное, но и недоступное для всей нашей способности познания поле, именно поле сверхчувственного, на котором мы не находим для себя никакой почвы и, значит, на нем не можем иметь области теоретического познания, ни для понятий рассудка, ни для понятий разума; хотя это поле в интересах как теоретического, так и практического применения разума мы можем покрыть идеями, но этим идеям по отношению к законам из понятия свободы мы не можем дать никакой другой реальности, кроме практической, и через это наше теоретическое познание отнюдь не расширяется до сверхчувственного.

Но хотя между областью понятий природы (как областью чувственного) и областью понятия свободы (как областью сверхчувственного) открывается необходимая пропасть, так что от первой невозможен никакой переход ко второй (следовательно, посредством теоретического применения разума), как будто бы это были настолько различные миры, что первый не может иметь влияния на второй, – все-таки второй должен иметь влияние на первый; именно понятие свободы должно осуществлять в чувственном мире ту цель, которую ставят его законы; и природу, следовательно, надо мыслить так, чтобы закономерность ее формы соответствовала по крайней мере возможности цели, осуществляемой в ней по законам свободы. Следовательно, это должно дать основу единства сверхчувственного, которое лежит в основе природы, с тем, что практически заключает в себе понятие свободы, для чего понятие (хотя оно ни теоретически, ни практически не достигает познания его, значит, не имеет своей собственной области) все-таки делает возможным переход от мышления по принципам одного к мышлению по принципам другого.