Юрий Антропов - Ивановский кряж

«Уеду! — в который уж раз говорит она себе. — Глаза бы мои больше не глядели на этот курорт. Господи, неужели и в других местах так же?!»

Выбираясь с мокрого пляжного песка на асфальт набережной, Мария неожиданно встретилась лицом к лицу с главным бухгалтером санатория Варварой Михеевной. Толстая, тяжелая, та словно застряла на нижней ступеньке лестницы, у железных ворот, возле которых летом сидит дежурный. Мария поздно, уже ступив на лестницу, подняла голову, а то лучше бы пройти мимо, до следующих воротцев.

— Ты чего это под дождем мокнешь? — неопределенно улыбнувшись, спросила Варвара Михеевна.

— Да так, гуляю…

Мария тут же осеклась: не могла придумать лучше, что сказать Михеевне! Гуляет она… Средь рабочего дня. Правда, время у нее еще не казенное, работает она на полставки и график установили ей в конторе — им так удобнее, чтобы комендант Комракова к концу дня прямиком шла на пятиминутку, чтобы не искать, не ждать ее, как если бы она работала с утра и в обед уходила домой.

— И не надоело тебе гулять? — с плохо скрытым удивлением спросила Михеевна.

«Как будто я сама себе устроила такую гулянку!» — с раздражением подумала Мария, а вслух сказала:

— К часу я буду в конторе.

— К часу-то будешь, я знаю… Сегодня партсобрание.

— Я помню.

«Еще бы тебе не помнить…» — казалось, говорили глаза Михеевны.

— Важный вопрос будет решаться, — озаботилась она и пытливо вгляделась в лицо Марии.

«Пожалела ты меня, как же!» — мысленно усмехнулась Мария. Вообще-то, она ничего не имела против главного бухгалтера, тоже служба не самая лучшая, не хватает счетных работников, вся материальная ответственность на ней, потому что директор, говорили, в последнее время не стал вникать ни во что. Из-за годового отчета Михеевна допоздна засиживалась в конторе, до одури скрежеща арифмометром.

— Я и сама знаю, что важный, — норовя уйти от этого разговора, еще больше нахмурилась Мария. Хотя Михеевна и была парторгом, но попусту лясы точить с нею совсем не хотелось. Что толку? Сейчас Михеевна может вроде как и пожалеть ее, а на партсобрании подпоет в один голос с Коконом, разве она не заодно с ним? Была бы не заодно, так не выносили бы разговор о ней, Комраковой, на партсобрание. Была бы она, Михеевна, хорошим человеком, так не мусолили бы столько времени так называемое персональное дело. Нет уж, видно, коли поставили на диск пластинку, надо проиграть ее до конца, хотя эта музыка уже никому и не нужна.

«Лучше бы директора разобрали и пропесочили, пока не поздно!» — подмывало Марию сказать, и Михеевна, словно догадавшись, о чем она подумала, промолвила с неохотой:

— Знаешь, да не совсем. Речь не про тебя будет. Чего про тебя говорить? Разве мы тебя не знаем…

Мария во все глаза смотрела на Михеевну, и та, помедлив, сказала, как подвела итог:

— Конечно, ты не имела права так поступать, самовольно ставить запись в трудовую. Но ты за это уже пострадала. Хватит. Давай-ка вот переходи ко мне в бухгалтерию. Считать-то умеешь? — как бы нисколько не сомневаясь в этом, улыбнулась Михеевна.

«Правда, что ли? — обдало Марию жаром. — Значит, все?!»

— Ну, что ты молчишь? У тебя же десять классов, должна уметь. А чего не умеешь — научу. Будешь делать раскладку.

— Какую раскладку? — плохо соображая, что происходит, пролепетала Мария.

— Да для кухни. Сколько чего надо, каких продуктов, на дневную закладку. А зарплата тебе будет — девяносто рублей. — Решив, что Мария колеблется, Михеевна тихо добавила: — Сытая всегда будешь. Девчата на кухне подкормят и тебя, и сынишку… Да и домой иной раз… кефир там или сахар, хлеб, консервы какие…

Мария слегка откачнулась от нее, округлив глаза.

— Да нет! — усмехнулась Михеевна. — Ты меня не так поняла. Никакого мухляжа не надо делать. Просто наша Катя Пасьянцева, шеф-повар, считать не умеет. Готовит хорошо, курсы закончила, а прикинуть закладку… Вот ты и поможешь ей. А уж она…

Михеевна сделала было сердитое, крайне недовольное лицо, как бы осуждая безусловно такие порядки кухонных работников, но тут же с коротким вздохом утратила это выражение, опять на ее щеках обозначились безвольные складки усталого человека, а глаза как бы говорили: «Ох, у меня и без тебя забот полно…»

«Раскладка… закладка… зарплата… — вертелось в голове у Марии. — А как же персональное дело? Значит, его снимают совсем? Но почему только сейчас? Разве нельзя было это сделать еще зимой? Зачем же нужно было тянуть и смотреть, как мучается человек…»

Она жестко растерла мокрое от дождя лицо и, как-то неуверенно ступая, обошла Михеевну, поднялась по лестнице и села на лавочку под грибком.

— Ты что… тебе плохо, что ли? — подалась за нею Михеевна.

— Да нет, это так… сейчас пройдет.

Марии хотелось спросить, какой же важный вопрос будет решаться на партсобрании, но в груди слева у нее разрасталась боль; давнишнее, с зимы, тупое покалывание, которое она чувствовала временами, переходило теперь в острое и пугающе непрерывное давление, будто сердце сжали со всех сторон чем-то горячим. Откинувшись к спинке скамьи, часто дыша сквозь судорожно открытый рот, она видела, как в тумане, испуганное лицо Михеевны и рядом еще чье-то. Только потом, когда ей дали воды, Мария, стуча зубами о край стакана, узнала вторую — это была Таисия.

«Она-то откуда взялась?» — подумала Мария, будто запамятовав, что Таисия и дядя Наум живут прямо на набережной, в «кораблике» — дощатом крашеном домике, где поначалу был санаторный медпункт.

— Господи, что с тобой, Маша?! — чуть не плача, суетилась возле нее Таисия. — Довели человека до ручки! — люто глянула она на Михеевну. — И чего вы к ней пристаете?

— Да я ей ничего такого не сказала…

— Ничего не сказала! Не сказала бы, так человек не упал бы в обморок посреди дороги.

Мария, сидя все так же откинувшись, помотала головой:

— Я не падала…

— Так и упала бы, кабы где в другом месте была, не на лавочке, — настаивала Таисия. — Тебе сейчас, Маша, лечь надо. Я тебя потихоньку-помаленьку к себе уведу.

— Как она пойдет? — строго наверстала теперь Михеевна упущенную на время начальственную суровость. — Давай-ка не стой здесь, беги в корпус, — приказала она Таисии. — Скажи врачу или Дусе, пусть придут!

— Да не надо… — болезненно поморщилась Мария.

— Надо, надо, Маша! — И Таисия, разбрызгивая лужи, тяжело побежала в парк.

Через несколько минут, когда Мария уже сидела прямая и, гладя себя по левой стороне груди, виновато посматривала на дежурившую возле нее Михеевну, из парка выбежали на набережную Гельман в белом халате и садовник Алексей Степанович. За ними едва поспевала Таисия.

«Ой, чего они всполошились?» — Марии стало неудобно за этот свой глупый сердечный приступ. Да уж и глупый! Нет чтобы дома, когда никто не видит ее такой слабой, ну отдышалась бы, выпила капель — и все прошло бы, не в первый раз, а то, как любит говорить отец, извольте радоваться: нарисовалась посреди набережной!