Юрий Антропов - Ивановский кряж

— Спасибо тебе… Я сама дойду. Сама, правда! — мягко отмела Мария попытку Таисии остаться при ней. И шагнула к скамейке, села на мокрый краешек, смахнув ладонью влагу, и снова выжидательно уставилась на Митю: хочешь — тоже садись рядом, а нет, так стоя говори, пока я тебя слушаю.

Таисия, потоптавшись на месте, вздохнула и пошла, то и дело оглядываясь на них. Митя помедлил и тоже сел на скамейку, но не близко к Марии, а поодаль, и она, усмехнувшись, отметила, что в ней ничто не отозвалось ни болью, ни радостью.

— Извини, что я так далеко сел, — смутился Митя на мгновение, уловив ее усмешку. — Я же в рабочем, грязном…

— Правильно сделал.

— А ты ершистая стала.

— Да нет, не ершистая, я всегда была такая, как есть.

Он долго возился с отмокшими спичками, пытаясь закурить; Мария поняла, что у него уже нет прежней уверенности в себе, и это открытие, против ожидания, слегка опечалило ее.

— Я вижу, Маша, что ты меня избегаешь, — начал он издалека.

— Допустим, это я избегаю тебя. Дальше что? — Ей уже хотелось поскорее закончить эту встречу.

— А как же наше прошлое?

— Прошлое прошло.

— Ты так считаешь?

— А ты считаешь иначе?

Мария уловила, что он все время стрижет по сторонам глазами, словно боясь, чтобы их тут кто не застал. Еще дальше отстранившись от Мити, глядя на него вполоборота, она с удивлением подумала о том, что еще полгода назад сходила по нему с ума. Господи, и что она в нем нашла?! Разве он не такой же, как и многие здешние мужики? Прошлым летом к нему приехала родная сестра с мужем и ребенком, жили два месяца, занимали крохотную комнатку, питались на свои деньги, и ведь приехали не жир сгонять, а подлечиться, — так Митя, не моргнув и глазом, взял с них за две койки сто восемьдесят рублей. Сестра, страдая от Митиной жадности, сказала ему, что хочет заплатить столько, сколько здесь берут другие хозяева, чтобы Валька Буценко не считала их нахлебниками, и Митя, буркнув под нос что-то невнятное, торопливо, как бы мимоходом, смахнул деньги в свой карман. Мария, сидевшая тут же, готова была со стыда провалиться сквозь землю. У Мити, однако, хватило совести выпросить у сестры, якобы в долг, еще семьсот рублей. Ни много ни мало! Кажется, сестра перезаняла эту сумму и выслала Мите из Москвы, и он купил себе машину «Москвич», чтобы, как выяснилось потом, калымить на крымских дорогах. И все это после того, как Митя, заявившись домой пьяным в канун отъезда сестры и ее семьи, кричал на весь двор: «Все лето живет у меня это кодло!..» Мария не хотела верить своим ушам, а Митя на следующий день, оправдываясь, бил себя в грудь: «Неужели я мог так сказать?! Перепил я, значит… Ничего не помню. Больше в рот не возьму, Маша, вот поверь мне!»

Она поверила, а вскоре случилась эта история с Поликарпихой, и Митя, вроде как воспользовавшись случаем, откачнулся от Марии. И вот он сидит поодаль от нее и мнется, водит по сторонам глазами, и нет в его лице ничего такого, что было когда-то дорого ей и любо.

— Интересно ты рассуждаешь… — все же смешался Митя, будто догадавшись, о чем успела Мария подумать во время короткой паузы. — Выходит, быстро ты забываешь про то, что было…

— Не надо, Митя, — на мгновение закрыв глаза, с беззащитной мягкостью попросила Мария. — Скажи лучше, почему ты не на автобусе теперь? Случилось что-нибудь?

— Да нет! Что может со мной случиться? — оживился он, видимо, восприняв эту ее внезапную мягкость как уступчивость, желание помириться, наконец. — Я же шофер первого класса! Замечаний со стороны ГАИ не имею. Просто надоело… Все время экскурсии, экскурсии… Никакого передыха. Все воскресенья в поездках.

«Ну да, — усмехнулась Мария. — Слыхала я, прижучили вас там, в этой шарашкиной конторе, в экскурсбюро. Нету теперь левых рейсов-то… Господи! — тут же одернула она себя. — О чем я думаю?! Никогда я не была с Митей такой злой…»

От этой мысли ей стало не по себе. Ведь и правда, если вспомнить, раньше она всегда тянулась к Мите с нежностью, помня только о том, что счастлива рядом с ним. Куда же все это девалось? Вроде и не любила его никогда.

«Как же все-таки странно! — потрясенно подумала Мария. — Как будто это не я была, а кто-то другой на моем месте. А если бы он продолжал все это время ходить ко мне? Если бы не было этого случая с Поликарпихой? Любила бы я его по-прежнему?»

Марию поразила внезапно пришедшая мысль, что любовь-то как раз и проверяется бедой, которая сваливается на человека, будто снег на голову. По хорошей-то жизни весь мир кажется устроенным именно так, как нужно для счастья. Но только занеладится что-то в жизни — все и меняется сразу, потому и меняется, что люди первыми откликаются на эту перемену: поворачиваются к тебе либо лицом, либо спиной. Вот тут-то и нужна человеку сила, чтобы выстоять, не испугаться этого отчуждения. И уж коли выстоял — значит научился понимать жизнь полнее, глубже, отсеивать в ней шелуху от ядрышек.

— Иди, Митя, к своей машине, не мокни тут зря, — помолчав, искренне пожалела его Мария. В душе не было к нему теперь ни злости, ни какого-то другого чувства, кроме жалости. Ну разве не жалко его такого, с красным в синих прожилках носом и жиденькими, не то мокрыми, не то сальными кудрями на висках и затылке? Сидит перед нею потерянный, никому не нужный, хотя пытается хорохориться, выставить себя в выгодном свете — дескать, время его еще не прошло, он не только ни на что не жалуется, но, напротив, планирует свою жизнь как нельзя более удачно.

— А как же наш разговор? — смешался он.

— Да никак. Какой может быть теперь разговор…

Мария поднялась и, не сказав ему больше ни слова, пошла по аллейке к дому.

Ни Мария, ни Наум не знали, что ночным самолетом к ним прилетел дальний нежданный гость.

Иван Игнатьевич собрался на юг недолго думая. Наташка все-таки уехала на БАМ, не прогостив в Кедровке и недели, и расстроенный отец, вернувшись домой, поначалу ничего не сказал Ане, а решил, пока отпуск еще не кончился, слетать на юг. Дорогое получалось удовольствие, но откладывать дальше было некуда.

Он не стал отбивать телеграмму Марии и Науму, чтобы не будоражить их. Да и охота было глянуть на этот самый курорт, на житье-бытье родных без них самих. А то как обступят, как начнутся объятия да поцелуи — весь мир и повернется, хочешь не хочешь, не той стороной, какая есть на самом деле.

До поселка доехал он с шиком, на такси. Правда, шик обошелся ему в копеечку, крымские шоферы еще нахальнее алтайских оказались. Содрали сколько можно было и еще сверх того. Но это огорчение Ивана Игнатьевича улетучилось тотчас же, едва лишь он вышел на берег моря.

Мать честная, ахнул он, это сколько же тут скопилось воды?! А синее-то, синее! Иван Игнатьевич не верил своим глазам.