Юрий Антропов - Ивановский кряж

— Двадцать два градуса — теплынь! Купайся — не хочу.

И снова сел на лавочку, поглаживая выгоревшие усы, почесывая пятерней под кепкой, густым баском останавливая иных желающих попасть на домотдыховский пляж:

— Курортную книжечку попрошу. А нема курортной книжечки — попрошу отойти в сторонку, чтобы не мешать законным отдыхающим проходить под тенты…

«Ах, брательничек ты родной! — ласково вздохнул Иван Игнатьевич. — Это сколько же лет мы с тобой не виделись?»

Он вспомнил, как Наум все вербовался куда-то, трундил о колесном настроении, без которого ни сна ему ни отдыха, и долгонько ни слуху ни духу о нем не было. Потом объявился, прислал с юга письмо: «Хватит мотаться из конца в конец, жизнь-то проходит — пора и остепениться. Пока что обосновался, где застала врасплох эта мысль. А как живу — приезжайте, поглядите: все-таки курорт как-никак…»

Он-то и вызвал к себе племянницу Марию, помог ей тут устроиться. А теперь и сам Иван Игнатьевич нагрянул к нему в гости и видит: южный климат пошел Науму впрок и душу, похоже, успокоил тоже, поубавил в брате егозливости.

Не выдержав больше, Иван Игнатьевич встал с лежака и сделал шаг к Науму. Того будто кто подтолкнул. Бегло скользнув по Ивану Игнатьевичу встревоженным взглядом, он, прищуриваясь, вгляделся в лицо, и губы его мелко-мелко заплясали:

— Ваня, ты, что ли?

— Я, Наум!

Вскоре прибежала и Мария. Смаху обхватила отца за шею, заплакала.

— Ну, ну, чего ты, доча…

Иван Игнатьевич, не стесняясь глядевших на них людей, гладил по спине Марию, вздрагивающую всем телом, и шмыгал носом.

— В дом, в дом ко мне ай дате! — весело скомандовал Наум, забыв про свою службу. — Там и наревемся, и насмеемся!

— Такой дом и у меня есть, — усмешливо сказала Мария. — В моей сарайке-то даже тише да прохладнее, чем в вашем «кораблике».

Наум стрельнул в племянницу глазами: мол, не порти отцу впечатление, раз говорю «дом» — значит, наш «кораблик» так и называется по-южному.

Тут подоспела Таисия, и в конце концов сговорились отметить встречу в ближайшей бухте, до которой ходу было всего ничего.

— Там, папа, народу меньше… А почему мама-то не приехала?

— Она тебя, доча, ждет не дождется, когда ты, наконец, домой вернешься. Игорек-то небось большой стал?

— Скоро меня догонит. За крабами ушел с ребятами.

— Ишь ты!.. Аня наказала, чтобы я без него не приезжал.

— Замучается она с ним.

— Что же нам с мамкой по пустой квартире бегать, в прятки играть? Я бы Игорька на завод сводил, нашу плавилку бы показал…

Мария, смахивая со щек последние слезины, сначала улыбнулась при упоминании плавилки, а потом быстро глянула в глаза отца. Видно, ей хотелось о чем-то спросить, но Наумша скомкал их разговор — послал Марию с Таисией за выпивкой и закуской.

Через час с небольшим они уже шли к бухте. Впереди Таисия несла трехлитровую банку с бараниной в уксусе, а чуть поодаль осанисто вышагивал Наум, похожий на исполненного ответственности секунданта, — под мышками брата торчали, как шпаги, длинные шампуры. На Таисии был розовый купальник в сетку на спине и животе, а на груди висел крохотный приемничек в кожаном чехле; в таком виде свою сноху Иван Игнатьевич сроду не видывал, и ему уж так хотелось обогнать ее, чтобы она не мозолила глаза своим бесстыдным вихлянием. Музыку чересчур игривую поймала, и шаг какой-то танцующий стал, аж вся ходуном заходила! «Ну, Таисия! — сокрушался Иван Игнатьевич. — И откуда что взялось в ней? Ишь, испереязви ее, как оглядывает свой костюмец — ну невод и невод, а ведь вещь, должно, магазинная».

Портили, хмарили Ивану Игнатьевичу великолепное впечатление от курорта эти дурацкие наряды родни. Наум тоже хорош — напялил на себя малюсенькие японские плавки, живот прикрыть не хватило, ну смех и грех.

— Давай отстанем от них… — тихонько сказал Марии.

Она шла бок о бок с отцом, задумчивая, печальная, и время от времени расспрашивала его то о матери, то о Наташке с Бориской, то еще о ком-нибудь. «Несладко ей, видно, тут, — подумал Иван Игнатьевич, — хотя кругом вон какое веселье. Домой ей надо, домой!»

И только они приотстали было, чтобы толком поговорить про Мариино житье-бытье, как Наум пристроился к ним.

— Дак ты, Ваньша, рассказал бы, как съездил в деревню-то? Чего хоть там делается-то — стоит наша Кедровка? Нема каких перемен али есть?

Показалось Ивану Игнатьевичу, что спросил Наум не просто так, а с умыслом показать старшему брату, что малую родину свою он не забыл в бесконечных странствиях и что судьба родни и отчего края ему дорога и поныне. Для вящей убедительности он и брата-то назвал как прежде, бывало, в детстве, и «дакнул» при этом вроде как по привычке тоже.

Исподтишка переглянувшись с Марией, Иван Игнатьевич снисходительно усмехнулся, но, вовремя вспомнив, что и сам он порядком отбился от деревенской родни, тоже не чаще Наума наведывался в Кедровку, невольно перешел на старый дедовский говор:

— Чего будет делаться — живуть, роблють… Испокон веку так в крестьянстве: сено косять, хлеб сеють, картошку ростять. Ты-то, Наумша, забыл небось начисто про все это… — не удержался, упрекнул-таки брата. — До того оторвался от родины, что даже заговорил не по-нашенски: «Нема…»

Наум смутился.

— Чего забыл — помню… Сам когда-то вкалывал, своим горбом…

Он посмотрел куда-то в сторону, далеко-далеко. На душе у него было неладно. Как только увидел на пляже брата Ивана — будто что-то стронулось внутри. Если раньше какая дума и навертывалась, то гнал ее тут же к такой матери, чтобы понапрасну не бередить сердце. Утешал себя: чего там думать, жизнь она и есть жизнь, как бы ты ни хотел, а она все равно своим боком повернется, предложит тебе то, что на роду написано. К примеру, вот чего, спрашивается, все эти годы колесил он по стране? За длинным рублем, что ли, гонялся? Если бы в этом было все дело — куда как просто наладить такую жизнь, фартовых мест ему встречалось много. Нет, что-то все гнало и гнало его из конца в конец, и он срывался, и опять настигала его одна и та же дума, что не так живет, не на то растрачивает свои силы.

— Хо, нашел о чем вспоминать! — покосившись на брата, будто бы весело присвистнул Иван Игнатьевич. — Колхозного трудодня теперь и в помине уж нету. Тоже денежками получают. Да еще какими! Живут исключительно хорошо! Так что удивляться не приходится. Почти у каждого мотоцикл имеется. А то и машина. Мебель у всех магазинная. Не то что раньше — стол, да табуретки самодельные, да лавки вдоль стен. У них после войны-то самый главный мебельщик был Аверьян. Скончался нынче…

— Да ну?

— Девятины отвели.

— А отчего? Крепкий такой мужик был…

— Сердце вроде. Все мы нынче крепкие, а…