Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

Это самое и называется совмещенным вниманием, приходит в голову Агнешке, поскольку она чуть ли не одновременно занавешивает окно зеленым одеялом — почему я еще не отдала его? — и расстилает на полу простыню, и роется в своем несессере. Так, попробуем, ацетон для ногтей, немножко перекиси, немножко салицилки. Но прежде всего вода и мыло. Как хорошо, что, собираясь сюда, она прихватила на всякий случай и старый заслуженный примус. В сенях слышатся возгласы соседских гостей, а вот и голос самого Зависляка, пьяный дикий голос: «Пшивлоцкая — шлюха! Шлюха!» Павлинка пытается его унять: «Побойся бога, Януарий!» К счастью, у Тотека тоже порядочный гвалт, да и радио играет.

Агнешка запирает обе двери на ключ и на засов, а кроме того, находит по своему приемнику ту же музыку, которую слышит у Тотека, и после этого прекращает свой рассказ об Уле и Хробжичках. Ножницы. Немного маловаты. Пусть Уля пока их не видит.

— Не будешь плакать?

— Не знаю.

Страшная, страшная голова, и запах от нее нехороший. Сначала первое мытье, безрезультатное, потом чистка и дезинфекция всех обнаруженных ранок и снова мытье. Продолжается это долго. В сенях стало тихо — может, гуляки наконец-то убрались. Наверно, так и есть, потому что минуту спустя она слышит, что Тотек повел детей Павлинки домой. Передача окончилась, падают холодные капли позывных, потом звучит голос диктора, теплый, предельно интимный. Передаем концерт по заявкам. Агнешка приступает к самому главному.

— Не бойся, Уленька.

Первое щелканье ножниц. Уля крепко зажмуривается.

— Больно?

— Нет.

«Нашему дорогому директору школы в… Нашему любимому педагогу…» И снова: «Всему педагогическому коллективу…» Как много сегодня поздравлений учителям!

— Вот видишь, Уля? Все.

Еще одно мытье, еще одна дезинфекция. «Семь алых роз…» — это кончилась сентиментальная песенка, и диктор называет все новые имена и фамилии, сопровождая их присланными пожеланиями. «Агнешке…» — она вздрогнула, но нет, напрасное волнение, фамилия оказалась другой. Занятно, опять какая-то учительница.

— Теперь завяжем голову чистым платочком. Оставишь его себе, на память. Вот, беги теперь домой. И ничего не бойся!

Она целует Улю в щеку, подводит к двери и слегка толкает на прощание. Потом поворачивает ключ. Радио все играет — надо его приглушить. Она стряхивает на середину простыни волосы, похожие на паклю, и тщательно их заворачивает. И замирает, когда кто-то в сенях начинает осторожно и деликатно стучать в дверь. Она не дышит.

— Пани Агнешка, — слышит она голос Павлинки, — я кораблик принесла.

Она не отвечает. Тихо тянется к выключателю и гасит свет. Заберет своего «Колумба» завтра утром. Завтра тоже будет утро, скоро рассветет, она закопает где-нибудь в кустах обстриженный колтун и выбросит простыню. А ночью этот ужасный сверток может побыть и на дворе, под окном.

Она приподнимает одеяло на окне. Что это? В его окне свет. Он дома. В комнате, которой Агнешка не забудет, в которую никогда уже не войдет. Он как раз стоит у окна и глядит прямо в ее сторону. Заметил ли он ее? Агнешка отходит и зажигает ночник у постели. Сама не знает и даже не задумывается, зачем. Ладно, пусть он ее видит. Она снимает одеяло и растворяет окно настежь. Миг спустя — или ей только показалось, что миг спустя? — кто-то промелькнул в глубине комнаты и свет погас. Агнешка, чего-то испугавшись, поспешно отступает от подоконника. Гасит свой ночничок.

Она все же возвращается к окну. Вздрагивает от холода. В окне напротив темно. Но во тьме за черными стеклами загорелась и погасла маленькая красная искорка. Опять загорелась. Курит, значит. Затягивается все чаще. Вот кончил — могильная тьма.

— Мы кончаем передачу концерта по заявкам… — сочится из приемника теплый, интимный голос диктора. Недолго оно длилось, выходит, их свидание на дистанции, не дольше одной-единственной песенки. Нет, это было не их свидание, он не один. — …Присоединяясь ко всем сердечным поздравлениям, какие сегодня передавали учителям со всех концов страны по случаю их праздника, и мы со своей стороны желаем вам успеха в работе и счастья в личной жизни. Доброй ночи.

Агнешка перегибается через подоконник, бросает сверток на землю. И закрывает окно.

Тоже Конопницкая. На этот раз как пение. Песенка об осени, не очень-то сегодня подходящая, поскольку денек выдался отличный, о дожде и вихрях и речи нет, за открытым окном поблескивают на солнце паутинки бабьего лета. Агнешка еще раз поет песенку от начала до конца, а взглядом — совмещенность внимания! — пытается оценить и перевести в цифры свой сегодняшний успех, свой первый триумф, она переполнена таким счастьем и гордостью, что даже голос ее, никогда не отличавшийся силой, становится звонким и окрыленным. Шестнадцать. Заполнено четыре ряда парт. Уля тоже пришла, не обманула. Она сидит вместе с Тотеком на последней скамейке. Это справедливо — они самые старшие и самые высокие. Смотри себе, смотри, неверящий и несправедливый. Бегай себе по двору, заглядывай в окна, злись. Сегодня ты попросту смешон, только смешон.

— Ну как, сумеете сами?

— Сумеем.

— По одному? Чтобы каждый отдельно?

— Сумеем.

— Кто хочет первым?

Поднимается несколько рук.

— Геня Пащукова и Яцек Зависляк. Вот, станьте здесь, лицом к классу, вот так. Громко, смело, выразительно. Внимание… три, четыре.

Яцек — трусишка. И отличиться хочет, и стесняется. То бледнеет, то краснеет.

Со второй парты кто-то кинул дикую грушу и угодил прямо в глаз Яцеку. Сидящий рядом с рыжим озорником Томек тотчас вступается за брата и наказывает обидчика, дав ему в ухо. Агнешка подбегает к ним и велит рыжему встать. Он ей уже знаком, о чем пока тот не подозревает. Но она все же спрашивает:

— Как тебя зовут?

— Варденга.

— А по имени?

— Теофиль.

— Повтори все вместе, сначала имя, потом фамилию.

— Теофиль Варденга.

И сразу сник. Повторить при всех вслух два таких слова — это и взрослому нелегко.

— Ты зачем кинул в Яцека Зависляка гнилой грушей?

Молчит. Зато позади него слышны перешептывания и смех. Раздается чей-то дерзкий, грубоватый голос:

— Что ни Зависляк — то русский, то немец, то поляк.

Шум, громкий смех.

— Что это значит? — Агнешка повышает голос. Чуть позже, чем следовало, потому что начался бедлам.

— Зависляки — подкидыши.

— Каждый другой масти.