Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

— Да уж и я бы запечалилась, беспременно, — говорит она с проницательным участием. — Каково тут одной управляться, когда столько детей…

— Э, зря вы это! — возмутилась Павлинка. — Я от лука. Вы лучше за стол идите, а то там как-то не того. Теперь я сама управлюсь.

И она кидается с угощением к кухонному столу, за которым гости ведут себя шумнее и непринужденнее.

— Помню, в Усичанах. — Пащукова появляется в тот самый миг, когда речь держит ее отец. — Ехали мы с крестин, а зима была невиданная, угодили в сугроб, перевернулись и потеряли дите. Да уж нашлось, нашлось, вот она, Пелагея. Но до самого дома никто не спохватился, такие были пьяные, все как есть.

— Вытрите усы, дедуся, — недовольно говорит Пеля, — а то они в капусте мокнут.

— Вот видите, — возвращается к рассказу Агнешка, — еще немного, и случилось бы несчастье. А ведь можно и без вина веселиться.

— Можно, почему нельзя… — соглашается кум Лопень и с кроткой покорностью вздыхает.

— Нынче все можно, — подхватывает Пащук. — Теперь другая мода.

— Эх, доннеркурвер, бывало…

— Не выражайся при учительнице.

— Ты, Януарий, на ксендза смахиваешь или на органиста. Так выдай проповедь, чтоб не заснуть.

— Говорить я не мастер, — вяло поднимается Зависляк. — Да и была бы причина… — Но все же он совершает над собой усилие и объявляет натужным басом: — Пускай растет наша Гелька, раз уж мы ее окрестили, и долгой жизни нашей куме, куму Лопеню и всем гостям.

И машинально тянется к рюмке. Некоторые встают и тоже тянутся к несуществующим рюмкам и, чтобы сгладить неловкость, взмахивают — кто просто рукой, кто поспешно схваченной ложкой, нестройно кричат: «Сто лет, сто лет!..» — и с облегчением возвращаются к прерванному занятию — к еде.

— Давайте споем хором, — пытается спасти положение Агнешка, — песня поднимает дух, песня сближает. — И, сказав это, сразу же чувствует тошноту в горле, оттого что вырвались эти школьные слова, такие бессильные и мигом вянущие под весело-насмешливыми взглядами Макса и Оконя. Но несмотря на это, она мужественно запевает первое, что приходит в голову:

Песенки этой никто не знает, и она одна поет весь куплет до конца и замолкает. По примеру Ганки все хлопают, значит, понравилось.

— Спой что-нибудь ты, Ганка, — просит Агнешка.

Ганка Кондера задумывается, она так смущена, что веснушки на ее носу темнеют, и наконец тоненьким голоском запевает:

Женщины подхватывают мелодию несмело и протяжно, кое-кто из мужчин поет себе под нос вторым голосом, и все это тонет во всеобщем кашле и харканье.

— Паршивая погода, чтоб ее… — оправдываясь, говорит Агнешке кузнец, — в костях ломит, в горле дерет…

— Ты почему, Семен, без гитары? — огорчается Павлинка.

— Сюда бы лучше Прокопову гармонь.

— Э-э-э, есть из-за чего стараться… — бурчит Прокоп.

— Тогда включи радио, Павлинка, — предлагает Агнешка, чувствуя, что ее запал иссякает. — Может, кто потанцует.

— Какие под радио танцы! — решительно заявляет Пеля и, подперев голову, смотрит на Агнешку с таким видом, будто хочет затеять ссору.

— Не включайте, касатка, не включайте, — просит старуха Лопенева, разобрав кое-как, о чем речь. — У меня сразу голова разболится — и не услышу ничего, а все равно разболится.

Агнешка уже не может выносить этого настроения, этой всеобщей скованности. Она то и дело перехватывает косые взгляды, как бы объясняющие ей, что никакая она не крестная, а барышня с причудами. С тех пор как неделю назад были гости, осталась у нее бутылка вермута. Стах не раз говорил, что это напиток лечебный и совсем безвредный, и все удивлялся, как она его сберегла, и еще смеялся, что это тоже ненормально — так бояться каждой капли вина. Потом уже перестал удивляться, понял. Она еще колеблется, но в конце концов толкает Семена, чтобы он наклонился к ней, и объясняет шепотом, как найти в ее комнате бутылку.

Семен выходит.

— Ешьте, ешьте, дорогие гости, — упрашивает Павлинка, — уважьте хозяйку.

Но Януарий сердито обрывает:

— Дала бы выпить чего, а то давятся люди.

— Может, тебе мясца еще? — не расслышала Павлинка. — Я компоту сейчас подам.

— Компот!

Задумался Януарий, насупился, недовольный, но потом что-то сообразил.

— Пащук! Герард! — исподтишка позвал он, делая знаки.

Те поняли, подмигнули. Зависляк выскользнул из боковушки в сени. Миг спустя набрался смелости и Пащук. Кузнец подождал, а потом вдруг сорвался как угорелый, будто вспомнил что-то важное. Протискиваясь за спиной Макса, он толкает и его, уточняя незаметным движением руки: не сразу. А Макс передает пароль своим дружкам, но все трое продолжают сидеть с невозмутимым и безучастным видом.

— Как ваш отец? Здоров? — спрашивает Агнешка у Ганки.

— Спасибо, вчера первый день, как встал.

— Идти сюда не боялись? — вмешивается в разговор Пеля.

— Говоришь, будто не сестра! — вскидывается на нее Юр. — Разве здесь чужие?

— Павлинка нам рассказала, как тут все будет, — объяснила Ганка, — вот мы и не побоялись.

— Но Ромек все же струхнул, вы уж мне не говорите, — дразнит их Пеля.

— Обжегся парень, — защищает Юр своего будущего шурина. — Ромек не из пугливых, но памятливый.

— На вашей свадьбе все помирятся, — успокаивает их Агнешка.

— Может, и сыграем на рождество сразу после поста, правда, Юр? — справляется и одновременно уточняет Ганка, заливаясь внезапным румянцем до самых ушей.

Януарий, Пащук и кузнец возвращаются из сеней. Вид у них неуверенный, шаг несколько нетвердый. Они уже не пробираются к своим стульям, а садятся поближе к двери, тем более что минуту спустя трое дружков рыбаков поднимаются и выходят. Небось на двор, к поленнице, думает Павлинка, дело житейское. А куда же делся этот Семен? Надо бы покачать Гельку, а то проснется, и то еще редкое дитя — все спит и спит. Возле коляски стоит сейчас Пащукова, она поднимает вышитую накидку и, любуясь, показывает ее всем.

— Посмотрите-ка, люди, какая ж красота…

— Кума подарила, — сообщает очень довольная Павлинка.

— Не иначе фабричная? — предполагает Коздронева.

— Нет, это я сама. Хотите, и вас научу.

— Вы просто золото! — обнимает ее растроганная Павлинка.

Но кум Лопень, нахмурясь, топорщит свои седые усы.

— Обабимся мы все с вами.

Тут появляется Семен и передает Агнешке бутылку. Мужчины тотчас зашевелились.

— Ура нашей куме!

— Семену ура!

— Женись-ка, Семен, ведь ты добрый…

— Детей любишь…

Потому что Семен и впрямь снова усаживается рядом с коляской, пока Павлинка расставляет рюмки.

— Догадалась я, — говорит Агнешка, вручая бутылку Зависляку, — что вам такое веселье не по вкусу. Я это понимаю. Не сразу Краков строился. Что ж, прошу вас, выпьем вина. За твое здоровье, Павлинка. За ваше здоровье, кум.