Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

— Прошу вас, не сердитесь, пан Балч, но мне придется уйти. — И Агнешка выключает радио.

— Прекрасно. Пойдем вместе, — громко, слишком громко отвечает Балч, и Агнешка понимает, что он опять входит в роль, опять начинает актерствовать.

Я не упряма, торопливо думает она, была бы хоть крупица доброй воли, и я готова пойти навстречу. Ручаюсь, что он не лишен доброй воли. Но зачем он сразу все портит, зачем он при каждой встрече должен непременно замутить наш разговор, самый искренний, доброжелательный и открытый, чем-то непоправимо актерским, что уже адресовано не только ей, нет, он обязательно хочет запутать ее в хитросплетения своих несведенных счетов с другими. Пора уже прекратить этот разговор, прекратить спокойно, но не оттягивая, а не то иссякнет и ее добрая воля. И снова потянутся дни воспоминаний, дни самоутверждения в собственной правоте, пока ей самой не осточертеет эта правота. Тоскливые, полные притворства дни.

— Что ж, пойдемте. — Агнешка уже в плаще, она открывает дверь в сени и пропускает его вперед.

И эти несколько шагов через сени вместе с ним тягостны и неприятны Агнешке. Как только они выходят во двор, она протягивает ему руку:

— Спокойной ночи.

Он отвечает кратким рукопожатием, но не двигается с места. Чего он ждет? Хочет знать, куда она пойдет. Хорошо же. Вернуться она не может. Тогда — в класс. Почему бы и нет? Посмотрим на этот приемник. Впрочем, зачем ей подыскивать поводы? Она уходит решительно и не оглядываясь. Ключ от школы у нее в кармане — это хорошо. Пшивлоцкая, наверно, слышала, что Балч был у нее и что они вышли вместе. Ну и пусть. Какая Лёде корысть, что дверь к Агнешке открыта? Можно следить за ее гостями? Дождется того же самого. Надо, однако, заколотить эту дверь наглухо и прибить к ней книжные полки. Пора уже принести оставшиеся книги.

Но чтобы принести оставшиеся книги, надо идти в комнату, которую она уже освободила. Нет, она туда не пойдет. Это уже не ее комната. Послезавтра Павлинка или Семен помогут ей все уладить.

Она успевает заметить школьный приемник, но разглядывать его некогда. Ей сразу же бросается в глаза, что дверь в ее бывшую комнату открыта и там горит свет. Посреди комнаты стоит Балч — он смотрит на нее и отвешивает напыщенный церемонный поклон.

— Опять вы?

— Я у себя, вы согласны?

— Как и я у себя, согласны?

— Согласен.

— Тогда закройте дверь.

— Это будет нелюбезно с моей стороны.

— Я вас прошу. Еще раз спокойной ночи.

— Мне не хочется спать.

— Что ж, хорошо. Тогда отдайте мне мои книги.

Балч притворяется растерянным.

— Вот беда, — говорит он нерешительно. — Забыл вам сказать. Я отнес их к себе, потому что надо было убрать комнатенку. А Семен, этакий болван, свалил все вместе — и ваши книги, и мои бумаги.

— Так разберитесь, где мое, где ваше, сделайте одолжение.

— Ей-богу, не смогу, запутаюсь. Может быть… вы сами?

— Опять ловушка?

— Ерунда. Вы меня тоже сердите. Воображаете бог весть что. Я оставлю вас одну. В гости не приглашаю — нет смысла.

За те несколько минут, на которые они расстались, голос его успел как-то измениться. Став тоном выше, он с каждой фразой звучит все агрессивнее. Но зачем я с ним разговариваю? Лицемерка. Сама его провоцирую. Какая я испорченная. У него есть все основания разговаривать со мной таким тоном.

— Вы боитесь, — заявляет Балч с ласковой, спокойной издевкой.

— Но не вас! — возражает она с гневом. И невольно переводит взгляд на окно.

— Так, понимаю, — оценивает Балч по-своему ее многозначительный взгляд. — С самого понедельника вы стараетесь заработать любой ценой репутацию преследуемой невинности. Ну что ж, можно закрыть ставни.

— Вы не закроете. И сюда не войдете. Я вас не боюсь, я никого не боюсь.

— Браво. Раз так, прошу.

И потом это так просто. Пройти через свою бывшую каморку, совсем уже пустую, и войти в дверь, ничем уже не заставленную, обычную дверь. И оказаться в той комнате, виденной мельком и потому показавшейся пещерой из сновидения. Ей в самом деле хотелось увидеть эту комнату. Она рисовалась ее воображению по-разному: то недоступной и таинственной, то и вовсе опасной. Комната же оказалась другой. Обыкновенной, самой обыкновенной. Почти аскетическая скромность. Пахнет деревом, кожей, табаком. Порядок. Относительный. В том углу, где стоит топчан, в самом обжитом углу, не очень-то прибрано. На небольшом столике у стены в изголовье топчана громоздятся альбомы, какие-то стремена и подковы, трубки и снарядные гильзы. На освобожденном краю стола лежит разобранный пистолет и все, что необходимо для чистки, а еще, ну конечно же, вездесущее лассо, но что за ним припрятано? Бутылка и стакан с чем-то недопитым. Плохо. Над топчаном — коврик, украшенный всякой всячиной. Есть тут и спасающая от пуль ладанка с польским орлом, офицерским жетоном и богоматерью, пониже — несколько фотографий, повешенная наискось сабля и медали на лентах. Святилище. Ее внимание привлекает один старый снимок. Да, это Зенон Балч. Но насколько он здесь моложе! В смешной студенческой кепке уже забытого покроя.

— Вы были студентом? — машинально спрашивает она, забывая, зачем пришла. Любопытство и неосознанное желание проникнуть в открывавшуюся ей неведомую область его жизни приглушили в ней ощущение времени. Она даже не замечает его присутствия.

— Да, на ветеринарном учился, — отвечает он. — Но не окончил. Война. Знаете, — оживляется он, — у меня это вышло как-то символично. Проучиться так мало — это больше чем ничего, но и говорить тоже не о чем. У меня во всем так, с первых шагов.

— Я плохо вас понимаю.

— Объясню поподробней: когда-то давно я был слишком слаб, чтобы удовлетворить свое честолюбие и быть на равных с теми, кто мне импонировал. Но слишком силен, чтобы признать себя побежденным и покориться. Вы застали всех этих мелкопоместных шляхтичей с претензиями? Конторщиков? Управляющих?

— Нет, уже не застала.

— Ну разумеется. Вы слишком молоды.

— Не поэтому…

— Ну и зверинец же был. Образцовый кавалер, обходительность манер. На брюхе — шелк, а в брюхе щелк. Среди них я и брал первые уроки. Наверху — бог и отечество, внизу — темный народ, а в середине — я, кандидат в герои. Соблазны манили ввысь, а сила притяжения — вниз. История решила по-своему, и вот я — солтыс в Хробжичках. Ветеринар в Хробжичках не нужен. Людей лечит Бобочка, а пристрелить бешеную собаку может и солтыс. И просто, и радикально. Я позабыл уже и то, чему успел выучиться. Что ж, — заканчивает он с горечью, — что люди, что скотина… в конечном счете — все одно. — И после паузы добавляет хрипловато: — Может, выпьете рюмочку? После работы в честь субботы?

— Нет.

— Жаль. — Он поднимает стакан и одним глотком опустошает его до дна.