Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

— А мне вас жалко.

— Меня? Неужели?

— Я и сама уже не знаю, кого жалко. Может, и вас тоже. Но наверно, и себя. Из-за вас мне и трудно, и неловко, и не по себе, будто руки и ноги опутаны веревкой, ох, уж эта веревка. Не могу к людям пробиться. В конце концов я должна была вам это сказать. Вы сразу встали между мной и всеми. Вы… закрыли от меня деревню.

— Как это — «закрыл»?

— Не знаю, — смутившись, идет вдруг на попятный Агнешка. — Я так чувствую.

— Ведь и я в проигрыше, — говорит Балч, глядя в сторону. — Еще в худшем. Я имел больше вашего. Это не я закрыл от вас деревню и людей. Это вы закрыли меня от людей.

— Если вы жалеете только об этом, я ничем не могу вам помочь.

— Может, и не только об этом. Загорелось что-то совсем рядом и погасло. Осталась пустая комната. Ну да черт с ним.

— Комната пустовать не будет, лишь бы вы согласились. Надо расширить школу.

— Для восьмерых детей, что ли? — В тоне Балча снова слышится сарказм.

— Детей будет больше.

— Ну и что? Чего вы этим достигнете? На какую карту вы ставите?

— Я не играю. Я живу.

— Через пять-десять лет от вас ничего не останется.

— Пусть. Все равно не хочу, не умею иначе.

— Ради какой карьеры?

— Карьера! Как мне вас убедить?.. — И она чуть ли не кричит с неожиданной горячностью: — Эта школа значит для меня так много, что я… жизнь за нее отдала бы. — Но тут же осекается. Жизнь… Так говорится. И это не только бескорыстие. Но еще и честолюбие. И, помолчав, она добавляет искренне и с оттенком удивления: — А еще хочется доказать вам, именно вам.

— Доказать? Что же?

— Вы и сами хорошо знаете, — с грустью, без гнева говорит Агнешка. — Все доказать. Ведь вы же не верите людям. Вы помыкаете ими. Унижаете их, спаиваете.

— Последний упрек незаслуженный. Я всюду, где можно, за терпимость, я, как говорится, регулирую стихийные процессы. Самогон — это у нас совершенно особая статья. Мне, с вашего позволения, интересно следить, как проявляются мировые контрасты в нашем скромном масштабе. Вы полагаете, что самогон — это только порок, пьянство? Нет, кроме того, это наш местный промысел. Вам кажется, что Зависляк всего-навсего подпольный винокур? Нет, кроме того, он директор нашей сельской водочной монополии, можно сказать, чиновник. Большая часть доходов идет на общественные нужды.

— На какие же? — горячо прерывает его Агнешка. — На отравление людей? На похороны? На взятки, чтоб улаживать скандалы?

— Как вы узнали?

— Никак. Это мои догадки.

— Довольно меткие. Кстати, я был у Кондеры и все уладил.

— Что уладили?

— Оставил ему лекарство. На столе под клеенкой, в конверте. Надеюсь, Кондера найдет конверт и поправится.

— Не верю!

— И зря. Вы неисправимая идеалистка.

— Не верю! И прошу не делать мне подобных признаний и не впутывать меня в это. Не хочу ничего знать, не хочу.

— У вас мораль Понтия Пилата. Не знать. Либерализм во имя собственных удобств.

— Предлагаете подать на вас в суд?

— За что? За обычную человеческую помощь? Догматическое сектантство.

— А винокурня?

— Винокурню я приказал закрыть.

— Надолго?..

— Это будет зависеть от государственных интересов. Может быть, навсегда. От вас будет зависеть, как я распоряжусь.

— Я не понимаю.

— Понимаете.

— Пан Балч, я в самом деле не хочу сегодня препираться. Не говорите так. А просто запретите пить.

— Ну и сектантство! Свобода — это свобода. Имеете вы, например, право основать антиалкогольную лигу? Имеете. И запишусь ли я в нее первым, тоже зависит от вас. А пока — ваше здоровье.

Он наполняет свой пустой стакан и пьет. Глаза его весело блестят. Ему нравится этот разговор. Нравится, что Агнешка уже давно сидит на стуле и не смотрит ка часы, что ее пальцы бессознательно играют расплетенным концом веревки, которую она так не любит. Он слушает, как она повторяет самой себе:

— Мораль Понтия Пилата. Оппортунизм. Догматическое сектантство… — И затем он видит ее глаза, смотрящие на него в упор, и слышит, как она говорит, лишь слегка повысив голос: — Тогда я вам скажу, Балч. Я думала, что вы только прикидываетесь деспотом. Но вы и е с т ь деспот. Вы думаете и рассуждаете, как деспот. Деспот, когда ему возражают, мигом находит соответствующий оскорбительный ярлык. В зависимости от нужды вы назовете меня или анархисткой, или догматиком. И этот придуманный вами ярлык анархии или сектантства вы всегда объявите мнением государства.

— Замечательно! — восхищается Балч. — Это голос вашей безошибочной интуиции. Зачем нам с вами сражаться? Соединим вашу интуицию с моим деспотизмом. Это себя окупит. Ваше здоровье! — В приподнятом настроении он опять подливает себе водки и пьет. — Вы уже начали вдумываться, что это такое — сельская учительница? Лишенная поддержки? Что она ни сделает, все не так, все вызывает подозрение. И всегда она одинока.

— Одинока… — Агнешка словно приходит в себя после долгого ослепления. Вскакивает со стула и, сама не зная почему, трет глаза. — Я хотела забрать свои книги.

Теплая душевная улыбка застывает на лице Балча.

— Такая педантичная и такая рассеянная. Все до последней бумажки я послал вам вчера с Семеном. И просил передать, что больше ничего не осталось.

— Правда?.. — краснеет Агнешка. — Я уж и не помню, сказал ли он что-нибудь. — И вдруг, переменившись в лице, подходит к Балчу. — А вы ведь снова на меня клевещете!

Внезапный, неожиданный удар в стекло заглушает ее последние слова. Они вздрагивают. На стекле — бурая клякса, кто-то кинул в окно ком грязи. Балч кидается к дверям.

— Нет! Не хочу! — кричит Агнешка и хватает его за полу кителя.

Балч, скользнув вдоль стены, гасит свет и подбегает к окну. Агнешка стоит рядом с ним, всматривается в полутемный двор. Астра отчаянно лает и рвет цепь, которая ее удерживает. В боковушке у Зависляков загорается лампа. В полосе света, падающего на землю, появляются две сцепившиеся женские фигуры. Но в тот же миг откатываются в тень. Балч отходит от окна, щелкает выключателем. Пододвигает Агнешке стул.

— Как будто Балча этим проймешь! — говорит он негромко.

— Это из-за меня, — содрогается Агнешка. — Мне пора идти.

— Вы сейчас сядете и переждете.

Агнешке хочется плакать. От страха, стыда и отвращения.

— Видите, — ласково говорит Балч, не глядя на нее, — какие они. Скоморохи. — И в четвертый раз наливает себе водки. Выпил, обтер ребром ладони губы, встряхнулся. — Конец, точка. Сядьте, Агнешка, я хочу сказать вам что-то важное.

Снова налив водки, он подходит к ней. Поднимает стакан.

— Агнешка, — начинает он глухим жестким голосом. — Не мастер я на красивые слова…

— Мастер, — прерывает его Агнешка, как бы инстинктивно оттягивая неизбежную минуту.