Авраам Иегошуа - Дружественный огонь [litres]

Он запнулся…

– При чем тут Эфрат?

Постепенно всхлипывания и причитания Неты, брошенной легкомысленной матерью, начали стихать. Душераздирающие выкрики становились все реже, а промежутки между ними все длиннее, постепенно истерика сходила на нет. Сил стоять у нее тоже больше не было, как не хватало их для того, чтобы театрально поддерживать голову, так что вся она потихоньку соскользнула вниз, на постель, где и замерла, свернувшись в позе эмбриона. Дедушка ее, не вмешиваясь в этот процесс, набравшись терпения, сидел, не двигаясь и не произнося ни слова. Время от времени он закрывал глаза, чтобы еще больше имитировать атмосферу общей сонливости. Нади с похвальной стойкостью ожидал своего часа, но внезапно соскочил со своей кровати и исчез из комнаты, Яари успел еще, приложив палец к губам, призвать его к тишине, грозившей, будучи нарушенной, вырвать маленькую девочку из объятий сна. Он дождался, пока сон не овладеет внучкой всецело, затем выключил свет, укрыв ее шерстяным одеялом.

В гостиной свечи давно погасли. Свет проникал в большую комнату только узкой полоской из кухни. Он поискал мальчика, но не сразу нашел его. Внешняя дверь была закрыта, как и та, что вела на балкон. Он позвал его вполголоса: «Нади, Нади» – но ответа не последовало. В какой-то момент им овладела паника, но, поскольку квартира сына не была столь уж велика, он быстро обыскал платяной шкаф, заглянул за стиральную машину. Это могло бы продолжаться еще долго, не вспомни он излюбленного места, в котором сам он, Яари, прятался в квартире своих родителей – и место это находилось у них под кроватью. Именно там он обнаружил малыша, который, напоминая серый мешок, лежал, не дыша. Включив свет, дедушка позвал его: «Нади…», но в ответ услышал истошный крик: «Убери, убери… выключи свет. Здесь нет никакого Нади!» Таким образом Яари оказался втянутым в некую игру в темноте – на его долю выпала роль человека, который ищет, но не может найти собственного внука. Чувствуя себя в безопасности под кроватью родителей, сорванец передумал играть по старым правилам, очевидно, уже надоевшим ему, а новые заключались в том, что он начал вопить в голос. Яари попробовал заползти под кровать, и достать его оттуда, но малыш оттолкнул его рукой, переполз на другую сторону и вылез, прижавшись всем телом к закрытой двери, колотя по ней босой пяткой.

Он не скучал по отцу и не думал о матери. Ярость его брала начало в том недалеком прошлом, когда его сестре, а не ему, доверили зажечь пятую свечу. Понимая это, Яари попытался уменьшить чувство оскорбленной гордости в душе мальчика, начав счищать потеки воска с подсвечника, чтобы заменить все пять прогоревших свечей. Похоже, сначала Нади не поверил, что дед мог таким способом попытаться умилостивить его, подозревая некий подвох, но затем, увидев, как старый Яари, включив освещение, вновь водрузил на свою голову кипу, начал повторно возносить благословения, возвращая на место все пять свечей, которые здесь же зажег и протягивая горящий шамаш в его маленькую ручонку, – поверил, что он с честью отстоял свое первенство. Но затем непреодолимая горечь оскорбления вновь поднялась в нем с новой, еще большей силой, и он, одним движением сломав все пять свечей и швырнув на пол шамаш, вновь зашелся в крике и, подбежав к наружной двери, стал биться о нее и стучать изо всех сил кулаками, призывая на помощь отца.

Вот теперь Яари и припомнил то, о чем Эфрат предупреждала его, ничего при этом не преувеличивая. Вспомнил он, что и Моран, озабоченный, как всегда, вечно возникающими проблемами, говорил своим родителям что-то о проблемах, связанных со здоровьем малыша. Поэтому он вынужден был сгрести малыша и, применив силу, оттащить его от двери, поднять и, крепко прижав к груди, стоять так, пытаясь успокоить ребенка, который барахтался, сопротивляясь изо всех сил, пытаясь освободиться и угрожая укусить руку деда. Но Яари, в свою очередь, изумленный силой сопротивления внука, не ослаблял хватки, несмотря ни на что.

Сопротивление озорника все же стало ослабевать, и Яари попробовал уложить его на диван и выключить свет, но в ту же секунду, воспользовавшись этим, мальчик вскочил и, бросившись вновь к входной двери, начал колотить в нее босыми ногами, завывая при этом самым ужасающим образом. И снова Яари вынужден был сгрести его, удерживая изо всех сил, но на этот раз, чтобы отвлечь малыша от двери, ухитрился включить проигрыватель с кассетой из серии « Моцарт для детей », на которой мальчик вырос, и которая оказывала на него самое магическое воздействие. Так случилось и на этот раз – услышав знакомые звуки, малыш прекратил битву с собственным дедом и обмяк в руках, державших его достаточно крепко, чтобы пресечь возможные рецидивы бунта. А когда последняя нота растаяла в воздухе, он, постепенно затихая, хотя еще и не сдавшись окончательно, нашел в себе силы пробормотать: «Еще… еще раз, дедушка».

И у Яари не было иного выхода, как запустить Моцарта еще раз. В этой ситуации, когда голова внука покоилась у него на плече, у Яари появилась возможность более внимательно вглядеться в очертания его лица; он, в конце концов, опознал воспоминание о чем-то, чего тщательно избегал, поняв, почему этого не произошло раньше. Много лет тому назад вот так же стоял он в темноте, держа в руках маленького забияку – того, на кого был так похож этот внук. Но тогда все происходило в полной тишине, без музыкального сопровождения. Это происходило во время одного из посещений Иерусалима, до того, как на свет появился Мо-ран, когда он и Даниэла приглашены были присмотреть за малышом, которого звали Эяль, чтобы Шули и Ирми наконец могли выйти из дома и чуть-чуть перевести дух; в итоге Амоц и Даниэла получили (и воспользовались ею) возможность без помех отдаться любви.

Детский облик племянника, убитого «дружественным огнем», вырвался из далекого воспоминания, и оказался вновь у него в руках, заполнив Яари болью пополам со сладкой ностальгией по собственной юности. Под музыку Моцарта, он с силой прижимал к своей груди маленького внука, словно пытаясь внушить ему уверенность, которой сам достиг в процессе долгой жизни.

Когда Моцарт, прозвучавший уже дважды, взял перерыв, и Нади, уже полусонный, пробормотал: «Дедушка… еще, еще…», Яари решил никак не отзываться на предложение в третий раз насладиться прелестными звуками австрийского гения и попробовать новый, более свежий, так сказать, подход, озвучив сочинение другого автора, вытащив наугад из коробки без надписи какую-нибудь кассету, но затем, увидев стоявший тут же видеомагнитофон, убрал кассеты обратно и нажал на пластмассовую кнопку, на которой было выведено слово «пуск». Но едва лишь на экране появились первые изображения, он понял, что совершил большую ошибку, и поспешил выключить запись. Эти изображения не предназначались даже для тех, кто уже вырос. Никогда в жизни не подумал бы он, что изображения такого рода могли бы заинтересовать собственного сына и – тем более, его невестку. Хотя в последние годы сексуальные сцены даже в самых достойных фильмах становились все более бесстыдными и откровенными – Яари всегда казалось, что актерам было не по себе сниматься в них, словно они боялись, что им не по плечу будет задача изображать имитацию страсти, не являвшейся их собственной, – но то, что показывало сейчас видео, не являлось частью сценария, чьей-то историей, раскрывавшей взаимоотношения персонажей, для которых секс являлся необходимой объективной реальностью, имевшей свои, пусть даже скрытые, причины.