Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

Марио принес ей четки, освященные самим папой, и расписную венецианскую шкатулку для писем.

– А мне нечего подарить тебе на память, Марио, – посетовала она.

– А мне и не нужно ничего. Так приятно что-то дарить самому, когда вынужден жить за счет чужих подарков.

– А ты вынужден?

– Слишком прибыльное у меня ремесло, чтобы от него отказываться. Но нелегкое. Это ведь работа. И мне так приятно, что ты ничего от меня не ждешь.

Лицо, показавшееся Лилиан знакомым, когда Марио привез ее в гостиницу, принадлежало, как выяснилось, виконту де Пэстру. Он, конечно же, ее узнал и со следующего дня исправно стал посылать цветы.

– Почему вы живете в отеле? – спросил он, когда она наконец ему позвонила.

– Я люблю отели. Или вы хотите запихнуть меня в клинику?

– Да нет, конечно. Клиники – это для операций. Я их ненавижу не меньше вашего. Но дом с садом, на одном из тихих каналов…

– У вас и здесь лишнее жилье имеется? Как та квартира в Париже?

– Так ведь найти-то несложно.

– У вас оно есть?

– Да, – скромно ответил де Пэстр.

Лилиан рассмеялась:

– У вас повсюду квартиры, а мне они нигде не нужны. Кому, спрашивается, легче живется? Лучше пригласите меня куда-нибудь поесть.

– А вам можно выходить?

– Не то чтобы очень. Но тем увлекательнее, разве нет?

Тем увлекательнее, повторяла она про себя, спускаясь в вестибюль. Кто часто ускользает от смерти, столь же часто переживает и второе рождение, причем всякий раз со все большей благодарностью, особенно если не питает больше иллюзий на продолжение жизни.

Пораженная, она даже остановилась. Вот оно! – осенило ее. Вот и вся тайна! Надо было в Венецию улететь, столько дней в этом волшебном отеле прожить, в киновари и кобольде стольких закатов искупаться, чтобы до этого додуматься?

– Вы улыбаетесь, – заметил де Пэстр. – Чему? Уж не тому ли, что обманываете своего доктора?

– Совсем не доктора. Куда мы идем?

– Не идем, а едем. В таверну.

Боковой выход из отеля. Покачивающаяся гондола. Секундный промельк воспоминания и дурноты, мгновенно улетучившийся, едва она опустилась на сиденье. Нет, гондола вовсе не плавучий гроб и не хищный лебедь-стервятник, что метит в нее своим металлическим клювом. Это просто гондола, темный символ некогда настолько бурной и развеселой жизни великого города, что властям пришлось издать закон: все гондолы должны быть только черного цвета, дабы их владельцы не разорялись от собственной расточительности.

– Я знаю Венецию только из окна, – призналась Лилиан. – И по двум-трем часам в первый вечер.

– Тогда вы знаете ее лучше меня. Я здесь уже лет тридцать бываю.

Канал. Отели. Террасы, столики ресторанов, бокалы на белоснежных скатертях. Плеск воды. Узкий канал, как воды Стикса. «Где же я все это видела? – мучительно пыталась припомнить Лилиан. – Не тут ли, кажется, было окошко с канарейкой?»

– В каком месте эта ваша таверна? – спросила она.

– Рядом с театром.

– Терраса там есть?

– Да. Вы там бывали?

– Почти. Не внутри. Мимоходом.

– Это отличный ресторан.

Звяканье тарелок и оживленные голоса она расслышала еще из-за поворота.

– Вы усмехаетесь, – удивился де Пэстр. – Чему?

– Вы уже второй раз спрашиваете. Тому, что голодна. И знаю, что сейчас чего-нибудь поем.

Обслуживал их сам хозяин. Он принес дары моря, в сыром, вареном и запеченном виде, и кувшин домашнего белого вина.

– Почему вы здесь одна? – поинтересовался де Пэстр.

– Захотелось. Но я уже уезжаю.

– В Париж?

– В Париж.

– К Клерфэ?

– Вам и это известно? Да, к нему.

– А повременить с отъездом никак нельзя? – деликатно спросил де Пэстр.

Лилиан рассмеялась:

– Вы, однако, настойчивы? У вас есть предложения?

– Нет, если вам это не угодно. А если угодно, то, опять-таки, без каких-либо обязательств. Но почему бы вам хотя бы немного, скажем так, тут не осмотреться?

К их столику подошел продавец игрушек. Поставил на скатерть парочку заводных плюшевых скотч-терьеров и пустил бегать.

– Мне некогда осматриваться, – ответила Лилиан. – На повторы у меня нет времени.

Де Пэстр поймал собачонок и вернул продавцу.

– Вы уверены, что это всегда повторы?

Лилиан весело кивнула.

– Для меня-то уж точно. Разница в мелких деталях несущественна. Вариации мне не интересны.

– Только квинтэссенция?

– Только если я могу что-то из нее извлечь? А просто другой мужчина – это ведь было бы то же самое. Вы ведь это имели в виду? Кажется, я слишком прямо изъясняюсь…

Продавец игрушек тем временем успел расставить на их столике целый курятник. Подошедший хозяин отогнал его и подал фламбированные в роме персики и кофе эспрессо.

– И у вас никогда не бывает чувства, что вы что-то можете упустить? – спросил де Пэстр.

Лилиан, вскинув на него глаза, помолчала.

– Что? – спросила она напрямик.

– Приключение. Неожиданность. Нечто новое. Еще неизведанное.

– Я с таким чувством сюда приехала. С чувством, что я упустила увидеть Нью-Йорк, Йокогаму, Таити, упустила повстречать Аполлона, Диониса, Дон Жуана и Будду. Теперь это чувство уже в прошлом.

– С каких пор?

– Уже несколько дней.

– Почему?

– Потому что уразумела: упустить можно только самого себя.

– И где же вы этому научились?

– У себя в номере, у окна.

– Теперь я в третий раз вас спрошу: чему вы улыбаетесь?

– Тому, что дышу. Тому, что я здесь, и вечер такой, и мы говорим ерунду.

– По-вашему, это ерунда?

– По-моему, все ерунда. У них здесь коньяк подают?

– Есть граппа, старая и очень хорошая, – порекомендовал де Пэстр. – Я вам завидую.

Лилиан рассмеялась.

– Вы изменились, – продолжал виконт. – Вы совсем иная, чем были в Париже. Вы сами-то можете это объяснить?

Лилиан пожала плечами:

– Не знаю. Может, просто рассталась с иллюзией, что каждый имеет право на жизнь, и, как следствие, с верой, что на свете есть справедливость.

– Ужасный цинизм.

– Ужасный, – согласилась Лилиан и допила свою граппу. – Надеюсь, смогу и дальше его придерживаться. По крайней мере, какое-то время.

– Похоже, я и вправду опоздал, – вздохнул де Пэстр. – То ли на пару дней, то ли на несколько часов. Когда вы уезжаете? Завтра?

– Послезавтра.

– Да, похоже на то. А жаль.

– Жаль, – повторила Лилиан. – Хотя это совсем не такое печальное слово, как кажется.

– Это тоже одно из ваших новых открытий?

– Да, из сегодняшних.

Виконт учтиво отодвинул ее стул.

– Остается надежда на завтрашние.

– А вот надежда, – сказала Лилиан, – как раз гораздо более печальное слово, чем кажется.

Клерфэ, конечно, искал ее в Париже. Потом предположил, что она вернулась в санаторий. Телефонный звонок убедил его в ошибочности этой догадки. Новые поиски, ни в Риме, ни в Париже, ни к чему не привели. В конце концов он решил, что она просто его бросила. Ведь даже дядюшка Гастон весьма раздраженно сообщил ему, что понятия не имеет, куда подевалась племянница, да его это и не касается. Клерфэ пытался ее забыть и жить, как жил прежде, но с тем же успехом можно пытаться танцевать на клею.