Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

Спустя неделю после возвращения он встретился с Лидией Морелли.

– Ну что, упорхнула твоя ласточка? – поинтересовалась она.

– Похоже, она тебя и вправду взволновала. Раньше ты про других женщин вообще не спрашивала.

– Так она тебя бросила?

– «Бросила!» – с усмешкой повторил Клерфэ. – Что за допотопные выражения!

– Одно из самых древних в мире. – Лидия смотрела на него испытующе.

– У нас что – семейная сцена в духе конца прошлого века?

– Значит, ты и правда влюблен.

– А ты и вправду ревнуешь.

– Я-то ревную, но ты страдаешь. В этом вся разница.

– Неужели?

– Конечно. Я-то знаю, к кому я ревную, а ты нет. Лучше закажи мне что-нибудь выпить.

Клерфэ пригласил ее поужинать. На протяжении вечера он все сильнее чувствовал, как при мысли о Лилиан недоумение и растерянность постепенно сменяются примитивной злостью мужчины, которого бросили прежде, чем он сам, первым, успел это сделать. Похоже, Лидия нащупала самое уязвимое место и уж иглу вонзила от души.

– Тебе жениться пора, – посоветовала она в конце ужина.

– На ком?

– Не знаю. Но ты созрел для женитьбы.

– На тебе?

Она улыбнулась.

– Ну нет, я не настолько жестока. К тому же на меня у тебя денег не хватит. Найди себе кого-нибудь с деньгами. Сейчас полно богатых женщин. Сколько ты еще собираешься гоняться? Гонки – это ведь для молодых.

Клерфэ кивнул:

– Я в курсе, Лидия.

– Да ладно, не строй такое лицо. Все мы не молодеем. Надо уметь как-то устраиваться в жизни, пока не поздно.

– Надо?

– Не валяй дурака. А как иначе?

«А я вот знаю кое-кого, кто не хочет устраиваться», – подумал он.

– Может, ты и невесту мне уже присмотрела? Что-то больно ты стала заботливая.

Лидия глянула пристально.

– Можно и это обсудить. А ты, я смотрю, переменился.

Клерфэ покачал головой, поднимаясь.

– Всего хорошего, Лидия.

Она подошла совсем близко.

– Ты ведь еще вернешься?

– Сколько мы уже знакомы?

– Четыре года. Но с перерывами.

– Да уж, перерывов полно, как прорех от моли.

– Как в отношениях двух людей, которые не отягощают себя обязательствами, имеют все и ничем не желают поступиться.

– Вот уж неверно – ни то, ни другое.

– По-моему, мы были неплохой парой, Клерфэ.

– Разе что как люди, которые никому в пару не годятся.

– Не знаю, не знаю. Раскрыть тебе одну маленькую тайну?

– Что тайн в мире вовсе нет и что все в мире – тайна?

– Ну, это что-то мужское. А вот тебе женское. Все в жизни не настолько хорошо и не настолько плохо, как нам кажется. И нет на свете ничего окончательного. Приходи сегодня вечером.

Он не пошел. На душе было муторно и мерзко. Все было не так, как бывало прежде в подобных случаях. Ему не только Лилиан недоставало – недоставало чего-то в себе самом. Он и сам не понимал, когда и как перенял что-то от ее отношения к жизни. «Жизни, в которой нет завтра, – думал он. – Но ведь так жить нельзя, завтра есть, должно быть, по крайней мере для него, даже при его профессии».

Она меня выбила из колеи, отлучила от всего, изумлялся он про себя. С ней я помолодел как мальчишка, но и поглупел. Раньше отправился бы просто к Лидии Морелли, пробыл сколько хочется, и дело с концом; а теперь, пойди я к ней, я бы чувствовал себя провинившимся гимназистом, и на душе было бы горькое похмелье как от мерзкого пойла. Надо было на Лилиан жениться, корил себя он. Да, это бы все решило! Лидия, наверно, права, хоть и совсем не то имела в виду. Но он-то всю жизнь ни о какой женитьбе даже не помышлял! Теперь же эта мысль казалась ему настолько само собой разумеющейся, что он вообще не понимал, как она не приходила ему в голову прежде. Ведь жизнь без Лилиан он теперь просто не может себе представить. И это не трагедия, и не романтика, никакая не сентиментальщина – просто жизнь без нее виделась теперь унылой чередой бессмысленных лет, как коридор с вереницей одинаковых комнат, в которых не зажигают света.

Он прекратил поиски. Просто знал, что это бессмысленно: даже если она вернулась – она либо сама к нему придет, либо нет. Он и не догадывался, что она уже в Париже и снова поселилась в гостинице «Биссон». Ей нужно было еще несколько дней побыть одной. Хотелось, когда Клерфэ увидит ее снова, чувствовать себя окрепшей и выглядеть вполне здоровой. Она много спала, в город не выходила вовсе. И пока Клерфэ сторожил в отеле «Риц» ее чемоданы, вполне обходилась двумя саквояжами, которые брала с собой на Сицилию.

Странное это было чувство: казалось, после сильного шторма она все-таки вернулась в гавань, но сама гавань за это время изменилась. Преобразился весь ее облик, вернее, он предстал как бы в ином свете. Все виделось четче, определеннее, как-то беспощадней, хотя и без скорби. Да, буря миновала. И унесла с собой розовое марево надежд. Спасения нет. И жалости тоже. Шум уже начал стихать. Еще немного – и она услышит биение своего сердца. Биение, в котором будет не только зов, но и ответ.

Первым, кого она навестила, оказался дядюшка Гастон. Тот опешил от неожиданности, но после минутного замешательства выказал, хотя и с опаской, нечто вроде радости.

– Где ты теперь живешь? – поинтересовался он.

– В «Биссоне». Там недорого, дядюшка Гастон.

– Думаешь, деньги сами собой растут, за одну ночь? При таких расходах ты скоро останешься без гроша. Знаешь, на сколько тебе хватит, если ты и дальше намерена так транжирить?

– Не-а. И знать не хочу.

«Поторапливайся умирать!» – усмехнулась она про себя.

– Ты всегда жила не по средствам. А были времена, когда люди умели обходиться только процентами с капитала.

Лилиан рассмеялась:

– Я слышала, в Базеле, у швейцарцев, мотом считается даже тот, кто на проценты с процентов прожить не может.

– О, Швейцария! – восторженно вздохнул дядя, будто речь идет о Венере Каллипиге. – При такой-то валюте! Счастливый народ! – Он посмотрел на Лилиан. – Я мог бы предоставить тебе комнату у себя. Сэкономила бы на гостинице.

Лилиан обвела глазами стены. Он оплетет ее здесь, как паутиной, лишь бы удержать под колпаком, пронеслось в голове. Да, будет стеречь. Боится, что придется тратить на нее свои денежки. Она поборола секундное искушение выложить ему всю правду.

– Тебе не придется на меня тратиться, дядюшка Гастон, – твердо сказала она. – Никогда!

– Молодой Буало частенько о тебе спрашивал.

– Это кто?

– Сын часовщика Буало. Очень достойное семейство. Мать…

– Это который с заячьей губой?

– Что значит «с заячьей губой!» Где ты нахваталась этих вульгарных выражений?! Подумаешь, мелкий изъян, в родовитых семьях такое не редкость. Кроме того, прооперирован. Почти незаметен. В конце концов, мужчина – это тебе не манекенщица!

Лилиан смотрела на этого низенького, расхорохорившегося старикашку.